Так правительству удалось совершить противоестественный акт бюрократизации общинного самоуправления, принесший большой нравственный урон живому социальному организму деревни. Сельская власть в общине превращалась в "правительственную агентуру", призванную "обеспечивать беспрекословное повиновение в выполнении крестьянами их повинностей как государству, так и помещикам". Но веривший в основные положения реформы Тургенев во все эти "подробности" крестьянской жизни, по всей вероятности, не вникал.
Его нападки на общину и артель были связаны также с отрицательным отношением к самой идее социализма. Тургенев считал социалистический идеал чуждым всему европейскому миру - как российскому, так и западноевропейскому. В письме к Герцену, развивая свою мысль о пагубности "общины" и "артели", Тургенев заявлял: "Ты указываешь мне на Петра и говоришь - смотри: "Петр-то умирает, едва дышит"; согласен - да разве из этого следует, что Иван здоров? Особенно, если принять в соображение, что Иван точно такой же комплекции, как и Петр, и тою же болезнью болен. Нет, брат, как ни вертись, - а старик Гёте прав: der Mensch (dereuro-paische Mensch) ist nicht geboren frei zu sein [Человек (европейский человек) не рожден быть свободным(нем.) ] почему? Это вопрос физиологический - аобщества рабов с подразделением на классы попадаются на каждом шагу в природе (пчелы и т. д.) - и изо всех европейских народов именно русский менее всех других нуждается в свободе. Русский человек, самому себе предоставленный -неминуемо вырастает в старообрядца - вот куда его гнет - его прет - а вы сами лично достаточно обожглись на этом вопросе, чтобы не знать, какая там глушь, и темь, и тирания. Что же делать? Я отвечаю, как Скриб: prenez mon ours [Возьмите моего медведя(франц.) ] - возьмите науку, цивилизацию - и лечите этой гомеопатией мало-помалу. А то, пожалуй, дойдешь до того, что будешь, как Иван Сергеевич Аксаков, рекомендовать Европе для совершенного исцеления обратиться в православие. Вера в народность - есть тоже своего рода вера в бога, есть религия - и ты - непоследовательный славянофил - чему я лично, впрочем, очень рад".
Революционно-социалистические выводы Герцена, Огарева и Бакунина, основанные на вере в русскую крестьянскую общину и артель, кажутся Тургеневу славянофильским дымом и туманом:
"Огареву я не сочувствую, во-первых, потому, что в своих статьях, письмах и разговорах он проповедует старинные социалистические теории об общей собственности и т. д., с которыми я не согласен; во-вторых, потому, что он в вопросе освобождения крестьян и тому подобных - показал значительное непонимание народной жизни и современных ее потребностей - а также и настоящего положения дел; в-третьих, наконец, потому, что даже там, где он почти прав ...> он излагает свои воззрения языком тяжелым, вялым и сбивчивым, обличающим отсутствие таланта".
Противоречия заходили так далеко, что назревал разрыв. И он наступил, когда Тургенев затронул самую чувствительную струну, обвинив Герцена в отрыве от России и указав ему на практическую бесполезность и даже вредность его социалистической пропаганды на страницах "Колокола":
- Правда до политических изгнанников так же трудно доходит, как и до царей; обязанность друзей - доводить ее до них."Колокол" гораздо меньше читается с тех пор, как в нем стал первенствовать Огарев... И это понятно: публике, читающей в России "Колокол", не до социализма: она нуждается в той критике, в той чисто политической агитации, от которой ты отступил, надломив свой меч. "Колокол", напечатавший без протеста 1/2 манифеста Бакунина и социалистические статьи Огарева - уже негерценовский , непрежний "Колокол", как его понимала и любила Россия.
В ответ издатель "Колокола" заявил, что взгляды его оппонента "представляют полнейший нигилизмустали иотчаяния в противуположность нигилизмузадора иразрушительности у Чернышевского, Добролюбова и пр.".
Нельзя отказать автору "Былого и дум" в точности и меткости социально-психологических определений. Тургенев действительно чувствовал, что в общественной борьбе пореформенной эпохи он теряет ориентиры. Не случайно же в письмах к Герцену он полностью отождествил беды буржуазной цивилизации, переживаемые Западом, с теми же бедами, которые, с его точки зрения, переживала и Россия, а в конце давал Герцену совет: "Шопенгауэра, брат, надо читать поприлежнее, Шопенгауэра". Герцен сразу почувствовал, что мировоззрение Тургенева постепенно лишается социального оптимизма. "Доказательство тебе в том, - писал издатель "Колокола", - что ты выехал на авторитете идеального нигилиста, буддиста и мертвиста - Шопенгауэра".
Ссору Тургенева с "лондонскими эмигрантами" еще более обострили внешние политические события. В январе 1863 года вспыхнуло восстание в Польше.
"Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная наследственная распря; мы не можем судить ее по впечатлениям европейским, каков бы ни был, впрочем, наш образ мыслей", - сказал А. С. Пушкин в письме к П. А. Вяземскому от 1 июня 1831 года. И вот история на очередном витке спирали повторила давний, застарелый спор двух славянских народов.
Еще в июне 1861 года, с тревогой прислушиваясь к первым сигналам нараставшего в Польше революционного брожения, Тургенев писал Е. Е. Ламберт: "Поляки имеют право, как всякий народ, на отдельное существование; это ихчто - акак они этого добиваются - это уже второстепенный вопрос. Этим я не хочу сказать, чтобы мы были совершенно неправы во всем этом деле; со времен древней трагедии мы уже знаем, что настоящие столкновения - те, в которых обе стороны доизвестной степени правы. Я также готов согласиться, что наша роль в Варшаве очень трудна - и что люди, которые отправляются туда, оказывают самоотвержение".
В самый разгар крестьянской реформы поляки решили распутать клубок тех противоречий, которые завязывались между Россией и Польшей в течение столетий. Еще в XIV-XVI веках, когда Россия с трудом расправляла плечи после многовекового татарского ига, Польское королевство расширило свои владения за счет древних русских, украинских и белорусских земель. Польские магнаты вели на этих землях политику религиозного угнетения, вызывавшую недовольство и возмущение порабощенных народов. Амбиции королевской власти росли, вынашивались замыслы присоединения к Польше всей Московии. В смутное время начала XVII века эти мечты, казалось, были близки к осуществлению.
Однако после разгрома польской интервенции в 1612 году под руководством Минина и Пожарского военной мощи Польского королевства был нанесен сокрушительный удар. Обострились внутренние противоречия, еще более ослаблявшие государственную власть, а попытки восстановить былое господство в процессе общеевропейских войн за раздел и передел владений привели к тому, что после трех разделов самой Польши между Пруссией, Австрией и Россией некогда могущественное королевство перестало существовать как самостоятельное государство. Земли, отошедшие в ходе этих разделов Пруссии и Австрии, были методично и жестоко онемечены. Только в русских владениях Польша сохранилась в качестве подчиненного России на правах наместничества Царства Польского и не исчезла почва, питавшая гордый национальный дух.
Потеря государственной самостоятельности трагически переживалась свободолюбивой нацией и приводила к постоянным вспышкам, перераставшим в восстания, подавлявшиеся царским правительством в 1794, 1831 и, наконец, в 1863 году.
Уже с первых шагов революционного движения 1863 года стало ясно, что оно обречено на поражение. У руководства восстанием оказались две партии польских патриотов - "белые" и "красные". "Белые", выражавшие интересы польской знати, мечтали о восстановлении границ Польши "от моря до моря"; "красные" считали необходимым при этом учитывать интересы польских крестьян, поддержка которых была гарантией успеха восстания.
"Лондонские эмигранты", приветствуя борьбу за свободу и самоопределение Польши, пытались организовать в процессе этой борьбы польско-русский революционный союз. В переговорах с Польским центральным национальным комитетом в конце сентября 1862 года Герцен настаивал, что только народный, крестьянский характер восстания может принести успех русским и полякам: "Если в России на вашем знамени не увидятнадел земли иволю провинциям , то наше сочувствиевам не принесет никакой пользы, а нас погубит... "