И в то же время Герцен понимал, сколь тщетны надежды на подъем крестьянского революционного движения в самой России. Об этом свидетельствовали первые шаги тайной организации "Земля и воля". Иначе воспринимал ход событий Бакунин. Во время переговоров с поляками он торжественно заявлял:
- Жмудь и Волга, Дон и Урал восстанут как один человек, услышав о Варшаве.
"...Я видел, - иронически замечал Герцен, - что он запил свой революционный запой и что с ним не столкуешь теперь. Он шагал семимильными сапогами через горы и моря, через годы и поколенья. За восстанием в Варшаве он уже видел свою "славную и славянскую" федерацию, о которой поляки говорили не то с ужасом, не то с отвращением... он уже видел красное знамя "Земли и воли" развевающимся на Урале и Волге, на Украине и Кавказе, пожалуй, на Зимнем дворце и Петропавловской крепости - иторопился сгладитькак-нибудь затруднения, затушевать противуречия, не выполнить овраги, а бросить через нихчертов мост... "
2 февраля 1863 года Бакунин писал Центральному правительству польского восстания: "В этот торжественный час, когда решается участь наших двух стран, я заклинаю вас отвечать мне категорически и откровенно - имеете ли вы доверие к нам? Хотите ли вы, чтоб я пришел в Польшу?" Ответа на это обращение Бакунин не получил. "Белые" в "Национальном правительстве", мечтая о Польше "от моря до моря", отрицательно относились к идее всероссийского крестьянского восстания.
Но Бакунин не уставал проповедовать: "Русский народ за два века рабства сохранил в неприкосновенности три принципа, которые послужат ему основой будущего развития. Первым является общераспространенное в народе убеждение, что вся земля принадлежит ему. Второй принцип - уважение к общине, организации, которую два века рабства не могли совершенно уничтожить и которую русский народ сохранил в виде обычая... Наконец, третий принцип, источник всей нашей будущей свободы - самоуправление общины.
Эти три принципа в их наиболее широком значении содержат в зародыше всю будущность России. Их развитие должно иметь своим первым следствием соединение общин в округа, затем округов - в области, наконец областей - в государство". Принимая общину за исходный пункт, Бакунин хотел "превратить чисто немецкую бюрократическую администрацию в национально-выборную систему и заменить насильственную централизацию империи федерацией независимых и свободных провинций".
1863 год не оправдал его надежд: крестьянской революции в России не произошло, а националистически настроенные польские патриоты отнеслись к программе Бакунина с откровенным недоверием и даже враждебностью. Польское восстание было подавлено, русские либералы, напуганные революционным движением в Польше, отвернулись от "Колокола" Герцена, на демократическую интеллигенцию России обрушились репрессии.
Тургенев, считавший надежды "лондонских эмигрантов" на крестьянскую революцию наивными, с первых шагов польского восстания почувствовал его трагическую обреченность. В письме к П. В. Анненкову от 25 января 1863 года он заявлял: "Известия из Польши горестно отразились и здесь. Опять кровь, опять ужасы... Когда же все это прекратится, когда войдем мы, наконец, в нормальные и правильные отношения к ней?! Нельзя не желать скорейшего подавления этого безумного восстания, столько же для России, сколько для самой Польши".
Тургенев считал польское восстание необдуманным и безрассудным. В период, когда реформы "сверху" делали первые шаги, польские патриоты невольно помогали реакционным кругам России объединиться и уничтожить молодые ростки либерализма. Так оно и случилось. После поражения восстания наступил резкий спад не только революционно-демократического, но и либерального движения.
Окончательный удар по либеральным иллюзиям Тургенева принесло неожиданное известие о вызове его в Сенат по делу "о лицах, обвиняемых в сношениях с лондонскими пропагандистами" - так называемое "Дело 32-х".
Летом 1862 года из Лондона в Петербург отправился П. А. Ветошников с большим количеством нелегальных изданий и писем, адресованных Герценом, Бакуниным, Огаревым и В. И. Кельсиевым друзьям-единомышленникам в России. На границе Ветошников был арестован, и в руках III отделения оказались письма Бакунина, в которых упоминалось имя Тургенева, обещавшего Бакунину денежную помощь. В других письмах и инструкциях Тургенев представал как близкий и доверенный Герцену человек, через которого поддерживались связи "лондонских эмигрантов" с Россией и черпались сведения для обличения правительственных верхов в "Колоколе". Дело принимало неприятный для Тургенева оборот. 22 января 1863 года ему вручили официальный вызов.
Тургенев был в смятении, не зная, что предпринять. "Вызывать меня теперь (в Сенат) ...> когда я окончательно - чуть не публично - разошелся с лондонскими изгнанниками, т. е. с их образом мыслей - это совершенно непонятный факт", - писал он П. В. Анненкову. После некоторых колебаний по совету посланника русского посольства в Париже Тургенев написал личное письмо Александру II с просьбой выслать "допросные пункты" за границу. Одновременно он вызвал к себе брата Николая, чтобы договориться с ним о своих имущественных делах на случай возможной конфискации имения.
Вскоре в Париж пришли "допросные пункты", Тургенев ответил на них и несколько успокоился. Однако Сенат не удовлетворился ответами, и вызов в Россию был повторен. Поскольку Тургенев довольно долго откладывал поездку под предлогом болезни, в Петербурге распространился слух, что писатель испугался судебной ответственности и решил остаться в эмиграции. Сочувствующие пострадавшим по этому делу люди упрекали Тургенева в том, что он своей неявкой отягощает положение других обвиняемых. Писатель оказался, таким образом, в весьма щекотливой ситуации как справа, со стороны правительственных верхов, так и слева, со стороны радикальной части русского общества. Пришлось ехать в Россию.
С приездом в Петербург в начале января 1864 года Тургенев срочно восстанавливает все свои великосветские связи и знакомства. В его защиту выступают поэт А. К. Толстой, фрейлина Э. Ф. Раден, великая княгиня Елена Павловна, чиновник государственной канцелярии Министерства внутренних дел, писатель-романист Б. М. Маркевич.
6 января Тургенев побывал в Сенате: "Меня ввели с некоторой торжественностью в большую комнату, где я увидел шестерых старцев в мундирах и со звездами. Меня продержали стоя в течение часа, мне прочитали ответы, посланные мною. Меня спросили, не имею ли я чего-нибудь прибавить, потом меня отпустили, сказав явиться в понедельник на очную ставку". Скрывая свое участие в изданиях Герцена, Тургенев отвечал: "Герцена я знал хорошо и находился с ним в приятельских отношениях. Я долгое время не прерывал с ним связи, хотя знал, что он действует против правительства; нечего прибавлять, что я не принимал никакого участия в этих действиях, будучи, по самому существу своему, врагом всего, что походит на заговор".
Очной ставки не состоялось. При следующем посещении Сената судьи удовольствовались тем, что вручили Тургеневу досье его дела и указали страницы, на которых упоминалось его имя, предложив дать письменные разъяснения. Дело завершилось полным оправданием Тургенева. Ему был разрешен выезд из России. Но с этих пор в некоторых кругах общества стали распространяться сплетни, что Тургенев получил освобождение вследствие покаяния, а может быть, и доноса. Слухи эти доползли до Лондона и вызвали осуждающую Тургенева заметку Герцена в "Колоколе".
Пребывание Тургенева в светских и придворных кругах Петербурга не прошло бесследно для его творчества. Общение с людьми правительственной партии показало ему, что многие из них отреклись от дорогого, великого дела реформ, что настроение правительственных особ поворачивает вспять. Впоследствии писатель использовал свои наблюдения в романе "Дым".
19 января 1864 года умер А. В. Дружинин. Тургенев был на его похоронах и у раскрытого гроба друга протянул руку одному из своих бывших приятелей. "Ко мне подошел Анненков, - вспоминал И. А. Гончаров, - и сказал, что Тургенев желает подать мне руку - как я отвечу? - "Подам свою", - отвечал я, и мы опять сошлись, как ни в чем не бывало. И опять пошли свидания, разговоры, обеды - я все забыл".