Критика - русская и зарубежная - сразу же обратит внимание на композиционную рыхлость отдельных очерков в "Записках охотника". П. Гейзе в Германии и П. Анненков в России начнут разговор об их эстетическом несовершенстве. Подмеченная ими "неразрешенность" композиции в очерках есть, но как к ней отнестись, с какой точки зрения на неё посмотреть? Тургенев сам называет отдельные очерки "отрывками". В "изобилии подробностей", отступлений, "теней и отливов" скрывается не слабость его как художника, а секрет эстетического единства книги, составленной из отдельных, лишь относительно завершенных вещей. Чуткий Некрасов, например, понимает, что композиционная рыхлость их далеко не случайна и глубоко содержательна: с её помощью образный мир каждого очерка включается в широкую панораму бытия. В концовках очерков Тургенев специально резко обрывает нить повествования, мотивируя это логикой случайных охотничьих встреч. Судьбы людей оказываются незавершенными, и читатель ждет их продолжения за пределами случайно прерванного рассказа, а Тургенев в какой-то мере оправдывает его ожидания: разомкнутый финал предыдущего очерка часто подхватывается началом последующего, незавершенные сюжетные нити получают продолжение и завершение в других очерках.
В "Хоре и Калиныче", например, есть эпизод о тяжбе помещика Полутыкина с соседом: "Сосед Пичуков запахал у него землю и на запаханной земле высек его же бабу". Эта "случайная" деталь выпадает из композиционного единства очерка, о ней и сообщается мимоходом: главный интерес Тургенева сосредоточен на образах Калиныча и Хоря. Но художественная деталь, обладающая относительной самостоятельностью, легко включается в далекий контекст. В "Однодворце Овсяникове" курьезы помещичьего размежевания, непосильным бременем ложащиеся на плечи крепостных крестьян, развертываются в целую эпопею крепостнических самодурств и бесчинств. Рассказы Овсяникова о дворянских междоусобицах, об издевательствах богатых помещиков над малой братией - однодворцами - уводят повествование в глубь истории до удельной, боярской Руси. "Гул" истории в "Записках охотника" интенсивен и постоянен; Тургенев специально стремится к этому, историческое время в них необычайно емко и насыщенно: оно заключает в свои границы не годы, не десятилетия века.
Постепенно, от очерка к очерку, от рассказа к рассказу, нарастает в книге мысль о несообразности, нелепости векового крепостнического уклада. В "Однодворце Овсяникове" история превращения французского барабанщика Леженя в учителя музыки, гувернера и, наконец, в дворянина характерна по-своему: любой иностранный выходец чувствовал себя в России свободным, крепь опутывала по рукам и ногам только русского человека, русского крестьянина. И вот в следующем очерке "Льгов" охотник натыкается у сельской церкви на почерневшую урну с надписью: "Под сим камнем погребено тело французского подданного, графа Бланжия". Судьба барабанщика Леженя повторяется в ином варианте.
Но тут же дается другой, русский вариант судьбы человека в крепостнически-беззаконной стране. Тургенев рассказывает о господском рыболове Сучке, который вот уже семь лет приставлен ловить рыбу в пруду, в котором рыба не водится. Жизнь Сучка - сплошная цепь драматических несообразностей, играющих по своему произволу человеческой личностью. В каких только должностях не пришлось побывать Сучку по сумасбродной воле господ: обучался он сапожному ремеслу, был казачком, кучером, поваром, кофишенком, рыболовом, актером, форейтором, садовником, доезжачим, снова поваром и опять рыболовом. Тургенев показывает драматические последствия крепостнических отношений, их развращающее воздействие на психологию народа. Человек перестает быть хозяином своей собственной судьбы и своей земли. Более того, он привыкает к противоестественному порядку вещей, начинает считать его нормой жизни и перестает возмущаться своим положением. Аналогичным образом складываются в книге судьбы многих её героев: шумихинского Степушки, скотницы Аксиньи с садовником Митрофаном из "Малиновой воды"; псаря Ермилы, у которого собаки никогда не жили, из "Бежина луга". Одна судьба цепляется за другую, другая за третью: возникает единая "хоровая" судьба народа в стране, где жизнью правит крепостнический произвол. Разные судьбы, "рифмуясь" друг с другом, участвуют в создании монументального образа крепостного ига, оказывающего влияние на жизнь нации.
В "Записках охотника" изображается Россия провинциальная. Сама тема вроде бы исключает критические выходы к России государственной, не представляя никакой опасности для "высших сфер". Возможно, это обстоятельство отчасти и усыпило цензуру. Но Тургенев занавес провинциальной сцены широко раздвигает, видно, что творится и там, за кулисами. Читатель ощущает мертвящее давление тех сфер жизни, которые нависли над русской провинцией, которые диктуют ей свои законы.
Характер помещика Полутыкина Тургенев набрасывает в "Хоре и Калиныче" легкими штрихами. Походя сообщается о его пристрастии к французской кухне, бегло упоминается о другой праздной затее - барской конторе. Неспроста о Полутыкине говорится мимоходом: так незначителен, так пуст этот человек по сравнению с полнокровными характерами крестьян. Но, выпадая из композиции очерка о Хоре и Калиныче, полутыкинская стихия оказывается не столь случайной и безобидной. Тургенев покажет барскую контору на полутыкинский манер в специальном очерке "Контора", а французские пристрастия полутыкиных воскресит в более значительном образе помещика Пеночкина. Даже в фамилиях героев останется сходство - и там и тут отсутствует жизненная полнота и полноценность. Но в пеночкиных полутыкинская стихия уже страшна, её разрушительные последствия в рассказе "Бурмистр" налицо.
В "Записках охотника" беспощадно разоблачаются и экономические последствия "цивилизаторской" деятельности "верхов". Полутыкинская манера хозяйствования не ограничивается заведением французской кухни и никому не нужных контор. В "Двух помещиках" Тургенев расскажет о "хозяйственной" деятельности важного петербургского сановника, "который, усмотрев из донесений своего приказчика, что овины у него в имении часто подвергаются пожарам, отчего много хлеба пропадает, - отдал строжайший приказ: вперед до тех пор не сажать снопов в овин, пока огонь совершенно не погаснет. Тот же самый сановник вздумал было засеять все свои поля маком, вследствие весьма, по-видимому, простого расчета: мак, дескать, дороже ржи, следовательно, сеять мак выгоднее".
С деятельностью этого сановника перекликается хозяйствование на земле помещика Чертопханова Пантелея Еремеевича, который "избы крестьянам по новому плану перестроивать начал, и всё из хозяйственного расчета; по три двора вместе ставил треугольником, а на середине воздвигал шест с раскрашенной скворечницей и флагом. Каждый день, бывало, новую затею придумывал: то из лопуха суп варил, то лошадям хвосты стриг на картузы дворовым людям, то лен собирался крапивой заменить, свиней кормить грибами. ...> Около того же времени повелел он всех подданных своих, для порядка и хозяйственного расчета, перенумеровать и каждому на воротнике нашить его нумер...". В бесчинствах провинциального помещика просвечивают бесчинства иного, всероссийского, государственного масштаба, ощущается тургеневский намек на деятельность "надменного временщика" Аракчеева, организатора крестьянских военных поселений.
Веками складывался этот противоестественный порядок вещей, вошел в плоть и кровь национального характера, наложил свою суровую печать даже на природу России. Через всю книгу Тургенев провел устойчивый, повторяющийся мотив изуродованного пейзажа. Впервые он возникает в "Хоре и Калиныче", где бегло сообщается об орловской деревне, обыкновенно расположенной "близ оврага". В "Певцах" деревня Колотовка рассечена "страшным оврагом", который, зияя, как бездна, вьется, разрытый и размытый, по самой середине улицы. Его не оживляют ни растительность, ни ключи, а на дне лежат "огромные плиты глинистого камня". Заблудившийся, застигнутый угрюмым мраком ночи охотник испытывает в "Бежином луге" "странное чувство", когда попадает в лощину, имевшую вид "почти правильного котла с пологими боками". "На дне её торчало стоймя несколько больших белых камней, - казалось, они сползлись туда для тайного совещания..." Образ страшного, проклятого людьми урочища не раз возникает на страницах "Записок охотника". Такова, например, прорванная в Варяавицком овраге плотина - место, по рассказам крестьянских ребят, "нечистое и глухое". "Кругом всё такие буераки, овраги, а в оврагах всё казюли водятся". Не случайно среди пугающей народ нечисти появляется на старой плотине призрак барина Ивана Ивановича, восставшего из могилы в поисках разрыв-травы. Пейзажи такого рода концентрируют и сгущают в себе вековые народные беды, страхи и невзгоды.