Был вечер вторника, но еще и середина лета, и навстречу то и дело попадались открытые джипы с возбужденными полуголыми парнями в длинных, до колена, шортах, нелепых бейсболках и с банками пива. Удостоенные их внимания крашеные блондинки сдержанно улыбались, поощряя еще более шумное выражение чувств. Из клубов монотонной пульсацией танцевального ритма выплескивалась музыка.
Дом престарелых, Кавенант-Тауэрс, уютно устроившийся в зеленой зоне в северной части города, неподалеку от берега, представлял собой комплекс из двух разделенных лужайкой пятиэтажек.
— Симпатично, — заключила Стефани.
По словам Дейдры Шамис, бойкой, розовощекой директрисы, нарочно задержавшейся сверх положенного, чтобы узнать, что же привело к ним агента Министерства национальной безопасности, Кавенант-Тауэрс вовсе не был «домом престарелых», хотя и располагал собственными медицинскими учреждениями.
— Мы здесь поощряем независимость.
Уильям Перкинс проживал на первом этаже второго корпуса, и Шамис лично проводила гостей до его двери, с преувеличенным радушием приветствуя каждого встречного. Наконец они остановились перед номером 14. Директриса постучала.
— Мистер Перкинс! К вам посетители!
— Попридержи-ка коней! — ответил грубый, сердитый голос.
Тине стало вдруг тревожно за дочь. Что их ждет за дверью? Может быть, дедушка Мило — хотя ей все еще не верилось, что муж знал о его существовании. Но что он за человек? Она отвела мисс Шамис в сторонку.
— Здесь есть место, где моя дочь может подождать? Мне бы не хотелось брать ее с собой.
— О, мистер Перкинс, конечно, большой шутник, но…
— И все-таки, — стояла на своем Тина. — Может быть, какая-то комната с телевизором?
— Да, вон там, по коридору. — Мисс Шамис показала, куда пройти.
— Спасибо, — Тина повернулась к Симмонс. — Я сейчас вернусь.
Она отвела Стефани в комнату с тремя диванами и раскладным креслом. По телевизору шел детективный сериал, привлекший семерых зрителей.
— Милая, ты не против подождать меня здесь?
Стефани поманила ее пальчиком.
— Мамочка, здесь плохо пахнет, — прошептала она.
— Потерпеть-то ты можешь? Ради меня?
Стефани поморщилась, демонстрируя, насколько плохо пахнет, но все же кивнула.
— Только не долго.
— Если что, я в четырнадцатом номере. Поняла?
Тина возвращалась к комнате мистера Перкинса — дверь была открыта, и обе женщины, Шамис и Симмонс, уже вошли, — когда вдруг ощутила необъяснимую, граничащую с паранойей тревогу. Чувство это накатывало не раз с тех пор, как в ее собственном мире обосновались дознаватели и агенты спецслужб.
Паранойя — надо признать, это была все же именно паранойя — заговорила голосом Мило: «Все подстроено, Тина. Слушай. Они ее похитят. Когда ты вернешься за Стефани, ее уже не будет. Она просто исчезнет. Старики здесь все на лекарствах, они ничего и не вспомнят. Симмонс не признается открыто, что Стеф у них. Только намекнет, даст понять, что нужно сделать. Скажет, что тебе надо прочитать на камеру небольшое заявление. Мол, твой муж вор, предатель и убийца. И, пожалуйста, упрячьте его пожизненно за решетку. Сделаете, скажет она, и мы попытаемся найти Стефани».
Нет, сказала себе Тина. Это только страх. Только паранойя.
Она остановилась у открытой двери. Заглянула. Шамис собиралась уходить и улыбалась во весь рот, а Симмонс сидела на стуле у кресла-каталки, в котором обосновался лысый, сморщенный старикашка с вытянутым, обезображенным возрастом лицом. Глаза были огромными за стеклами больших очков в черной роговой оправе. Спецагент жестом пригласила Тину войти, а старик улыбнулся, обнажив желтоватые зубы.
— Тина, будьте знакомы — мистер Перкинс. Уильям, это Тина, жена Мило.
Протянутая было рука застыла в воздухе. Старик посмотрел на Симмонс.
— О чем это вы, черт возьми, толкуете?
— Ну, до свидания! — сказала мисс Шамис и проплыла к двери.
9
Подступиться к Уильяму Т. Перкинсу оказалось нелегко. Сначала он клялся, что никакого внука у него нет, потом долго отказывался признать существование Мило Уивера. Протесты чередовались с проклятиями, и Тина в конце концов пришла к выводу, что старикан тот еще мерзавец и, наверное, был таким все восемьдесят с лишним лет. Да, у него две дочери, но обе бросили его давным-давно, «даже не попрощавшись».