— Ни хрена себе! — сказал Тыщкмбриг, разглядев остатки мотоцикла и его экипажа.
— Я же говорил, пальцем режет. — сказал Семеныч негромко и добавил: — Теперь хрен спрячешь.
— А танк — можешь? — спросил Тыщкмбриг, глядя на Михалыча. Тот оторвался от пулемета, не вставая повел глазами на мотоцикл и комбрига, и тихо сказал:
— Могу.
— На каком расстоянии?
— На каком увижу.
— Тогда — и самолет?
— И самолет.
— А попадешь?
— Попаду — грустно, но уверенно, сказал Михалыч.
— И сколько у тебя таких выстрелов?
— Надо прикинуть. Наверно, около полумиллиона.
— О*у*ть! — Подвел итог Тыщкмбриг.
Михалыч
не соврал. Минут через пятнадцать, когда прямо на дороге бойцы сортировали найденные продукты, а Лысый записывал их в список, пара 109-х сделала над ними круг и зашла на штурмовку. Ведущий не успел открыть огонь, ведомый успел, но уже не прицельно. Михалыч, дождавшись, когда самолеты снизятся и выйдут на параллельную дороге прямую, отложил пулемет, взял в левую руку правую кисть и вытянул руки в сторону самолетов. Глядел он при этом несколько вбок: широко открыв глаза разглядывал нечто невидимое. Когда из второго самолета тоже повалил дым, он опустил руки. Дымящие 109-е с воем проскочили над остатками колонны и исчезли за лесом справа от повернувшей дороги. Потом раздались два взрыва. Михалыч вернулся к пулемету.
Через два часа, сварили еду и поели горячего. Для всех, кроме Михалыча с тунжами, это была первая горячая пища после освобождения из плена. Тыщкмбриг приказал дневку: надо было перевязать раны, помыться и, наконец, поспать. Потом подошел к Михалычу и начал серьезный
Разговор:
— Пойдем, побеседуем.
— Не боишься? Семеныч твой…
— Я — не старший майор. Я — ни хрена не боюсь. Ни немцев, ни НКВД, ни тебя. Я даже своих мыслей не боюсь.
— Это — круто. — серьезно сказал Михалыч. — Я вот своих — боюсь. Я раньше никогда убитых детей не видел. Мне, после сегодняшнего, хочется тех… истребить. Всех.
— Правильно мыслишь, нечего тут бояться.
— Есть. Они — тоже люди. Убивать людей — страшно. Еще страшнее хотеть убить. Я сегодня убил четверых. Вчера — троих и трех собак. Надо бы пожалеть, а мне только собак жалко. Это — стыдно.
— Кончай п*з*е*ж, пойдем в сторонку, надо разобраться, как с тобой быть.
— Слушай, я хочу тебя попросить: смени терминологию.
— Какого…?
— Просто, я к женщинам очень серьезно отношусь. — Михалыч смущенно улыбнулся. Тыщкмбриг заржал. Они отошли в сторону и присели на поваленную сосну.
— Так из какого ты века? — начал Тыщкмбриг.
— По-вашему считать — из XXIII.
— По-нашему? А вы что, новый счет завели? От Октябрьской Социалистической Революции?
— Какой-какой революции? Вашей? Нет, про нее мало кто помнит. А считают еще по китайскому или еврейскому календарю.
— Еврейскому? Они что, все еще существуют?
— Почему же нет? Израиль — продвинутая страна. Да и Китай не из последних.
— Да, дела… Двадцать третий, значит. Израиль — страна, значит. И что там у вас думают про наше время, про коммунизм?
— О прошлом люди мало думают. Коммунизма никогда не было, о нем забыли. Я про него немножко почитал, прежде, чем — сюда. Экономика Фридриха Маркса — ниже плинтуса, даже для его времени. У Георгия Ленина, все — сиюминутина какая-то, ни одной новой толково изложенной мысли.
— Какой, нах, Георгий?! Ленин — Владимир Ильич!!!
— Черт, перепутал. Кажется, с Троцким. Или с Плехановым. Наспех читал, не запомнил.
Тыщкмбриг сжал зубы и минуту помолчал. Желваки ерзали под кожей. Потом зло спросил:
— А про эту войну? Ты старшему майору сказал — «в сорок пятом», получается, великая война сейчас идет?
— Ну да, вторая мировая. Третья будет через сто лет. В этой войне что-то около пятидесяти миллионов погибнет, в третьей — два миллиарда. Еще четыре умрет от голода и болезней.
— Так вы про нас — забыли, как и не было нас? — голос у Тыщкмбрига дрожал от обиды, на будущие миллиарды погибших он не обратил внимания.
— А ты что про Семилетнюю войну знаешь?
— Это какую — Семилетнюю? С кем?
— Вот видишь, а ведь всего сто восемьдесят лет прошло. Россия воевала с Пруссией. Взяли Берлин. Вроде, Суворов взял. Ваш Черчиль ту войну назвал самой первой мировой. Вся Европа воевала, плюс Американские колонии.
Тыщкмбриг опять помолчал, двигая желваками. Потом через силу улыбнулся:
— Хрена… Ты прав. Наверно. Но — обидно, черт. Так у вас там — все еще эксплуатация?