— Вы звонили?
— Я прошу дать мне счёт, — сказал я, — и как можно скорей.
Счёт? Это затруднительная вещь. Мадам ещё спит, только половина третьего. Девушка стояла дико и таращилась на меня. Что за манера так таращиться! Какое ей дело, что я покидаю отель спозаранку?
— Это безразлично, — сказал я. — Сейчас дайте мне счёт, сейчас.
Девушка ушла.
Её не было целую вечность. Особенно усиливалось моё волнение от страха, что комнату станут считать по часам, и я стою и теряю свои деньги в безплодном ожидании. Я не был знаком с тонкостями жизни в отелях и находил разумным этот способ расчёта. Кроме того, над умывальником висел плакат, на котором стояло, что постоялец, не предупредивший об отъезде до шести часов вечера, оплачивает следующий день. Всё это напугало меня и смутило мою голову, привыкшую к изящной литературе.
Наконец девушка постучала в дверь и вошла.
Никогда — нет, никогда я не забуду судьбе этой насмешки! Две кроны и семьдесят эре, это было всё! Пустяк, что дают на чай, что я мог подарить девушке на булавки! Я бросил несколько крон на стол, — ещё одну. Возьмите себе остаток! Пожалуйста, моя милая!
Нужно же было показать умение обращаться. Помимо того, что эта девушка заслуживала благодарности, — эта редкая девушка, сердечный человек, попавший в отель в Драммен, как жертва произвола приезжих. Не родится больше таких женщин, раса их вымерла. Какую заботливость обнаруживала она до самого конца, узнав, что перед ней богач!
— Слуга отнесёт вам багаж.
— Не надо! Не надо! — отвечал я. — Чтоб не делать ей затруднений. Этот саквояж такой пустяк. И притом такой скверный саквояж. Я привык, чтоб он следовал за мной во всех моих литературных турне; я не хочу другого, это моя странность.
Но не помогли объяснения, слуга ждал внизу. Он пронизал взгдядом саквояж, когда я спустился. Ах, как может человек смотреть на саквояж и гореть желанием схватить его!
— Я понесу его, — сказал он.
Но разве я сам не нуждался в остатке денег? Мог я рассчитывать на прибыль от доклада? В виду всего этого, я хотел лично нести саквояж.
И всё-таки он был уже в руках слуги. Этот сверхзаботливый человек как будто не чувствовал труда, не думал о вознаграждении, он нёс саквояж так простодушно, как будто мог пойти на смерть за его владельцем.
— Стой! — вскричал я, останавливаясь. — Куда собственно вы несёте саквояж?
Он улыбнулся.
— Это вам самим решать, — ответил он.
— Это верно, — сказал я. — Это я сам решу. Это вам не по носу.
Я ни за что не хотел, чтоб он шёл дальше за мной; мы проходили мимо «номеров для приезжающих» и погребка, и я тут хотел остановиться. Но я не хотел иметь с собой человека из конкурирующего отеля; я хотел один войти туда.
Я вынул полкроны и дал слуге.
Он протягивал ещё руку.
— Я вчера тоже нёс ваш саквояж, — сказал он.
— Это вам за вчера, — ответил я.
— Я нёс его и сейчас, — настаивал он.
Сатана, он обирал меня!
— Вот и за это, — сказал я, бросая ему ещё полкроны. — И теперь, надеюсь, вы исчезнете.
Слуга ушёл. Но он много раз оглядывался и смотрел на меня.
Я подошёл к скамейке на улице и сел. Было слегка холодно, но, когда солнце поднялось, стало лучше. Я заснул и спал довольно долго; когда я проснулся, люди ходили по улицам, и из труб шёл дым. Тогда я зашёл в погребок и условился с хозяйкой относительно помещения. Я должен был платить полкроны за ночь.
Выждав два дня, я опять отправился за город к ходатаю Карлсену. Он опять убеждал меня отказаться от чтения, но я был твёрд; между прочим, я заплатил уже за напечатание объявления в газете Аренцена о времени, месте и предмете чтения.
Когда я захотел заплатить за помещение, лишая этим себя последних денег, мне сказал господин Карлсен, этот удивительный человек:
— Это вы успеете и после лекции.
Я не понял его и был задет.
— Вы, кажется, думаете, что у меня нет восьми крон?
— Избави Бог! — ответил он. — Но, откровенно говоря, ведь не достоверно ещё, что вам понадобится помещение, и, может быть, вам не надо будет платить.
— Я объявил о докладе, — сказал я.
Он кивнул.
— Это я видел, — ответил он. Минуту спустя спросил он:
— Вы будете говорить, если придёт не более пятидесяти человек?
В глубине я был обижен, но я подумал и сказал, что хотя пятьдесят человек не большое собрание, но я буду говорить.
— А для десятерых вы будете говорить?
Тут я рассмеялся громко.
— Нет, уж простите. Всему есть предел.
Больше мы не говорили об этом, и я заплатил за павильон. Мы начали говорить о литературе. Ходатай представлялся мне не таким безнадёжным, как при первом визите, он был интересующимся человеком, но его мнения казались мне малоценными в сравнении с моими.