Это растрогало меня и приободрило. Я начал снова мечтать о литературном своём призвании.
— Имей я только человека, достойного произнести эту речь! — сказал господин директор. — Не найти здесь.
Я задумался. Было бы обидно, в сущности, давать первому попавшемуся Бьёрну Педерсену такую изящную речь; он только испортил бы её своей передачей. Эта мысль была невыносима для меня.
— Я мог бы при известных условиях произнести эту речь, — сказал я.
Господин директор придвинулся ко мне.
— При каких? Я плачу вам семь крон, — сказал он.
— Это так. Но самое главное, чтобы осталось тайной между нами, кто оратор.
— Это я обещаю.
— Ведь вы можете понять, — сказал я. — Что человек моего положения не может быть объяснителем зверей и чтобы все это знали.
Это понимал он.
— И не будь речь моим собственным произведением, я никогда бы не согласился на это.
Это он тоже понимал.
— В таком случае я оказываю вам эту услугу, — сказал я.
Господин директор поблагодарил.
В шесть часов мы дошли в Союз рабочих. Я хотел посмотреть зверей и привыкнуть к обращению с ними.
Всего оказалось две обезьяны, одна черепаха, один медведь, два волка и один барсук.
О волке и барсуке в моём «объяснении» не упоминалось ни слова, но зато было много о гиене из страны бушменов, соболе, кунице, «известной по Библии», и о страшном американском медведе. О черепахе я великолепно сострил, что она тонкая дама, живущая одним черепашьим супом.
— Где соболь и куница? — спросил я.
— Вот! — ответил господин директор. Он показывал мне волков.
— А где гиена?
Без долгих размышлений он показал на барсука и ответил:
— Вот гиена.
Я стал красным от гнева и сказал: — Нет, это невозможно; это обман! Я должен верить тому, что объясняю, это должно быть моим убеждением.
— Не будем нарушать условий из-за пустяков, — сказал господин директор.
Он откуда-то достал бутылку водки и попросил меня выпить с ним.
Желая показать ему, что я имею против только его неопрятного дела, а не лично его, я взял стакан и выпил. За мной выпил он.
— Не губите меня! — сказал он. — Речь превосходна, звери недурны, право, недурны; взгляните, какой большой медведь! Только начнёте говорить, и всё будет хорошо.
Начинали входить в залу другие люди, и господин директор безпокоился всё сильней. Его судьба была в моих руках, и, конечно, я не хотел злоупотреблять своей властью. Я видел, кроме того, невозможность переправки речи в такое короткое время, каким я ещё располагал; затем нельзя было так сильно описать барсука, как страшную гиену. При таких поправках моё произведение утратило бы очень много. Это сказал я и директору.
Он всё понял моментально. Он налил мне ещё стаканчик, и я выпил.
Представление началось при полном сборе, антиспирит показывал фокусы, которых и дьявол бы не разгадал; носовые платки вытаскивал из носа, червонного валета вытащил из кармана какой-то старухи, сидевшей в конце залы; заставил танцевать стол по полу, не трогая его; наконец, господин директор стал духом и провалился сквозь землю. Публика была в восторге и хлопала и топала, как сумасшедшая. Теперь была очередь зверям. Господин директор выводил их одного за другим собственноручно, а я давал объяснения.
Я понимал ясно, что не достигну такого успеха, как директор, но надеялся, что настоящие знатоки из публики оценят моё выступление. Надежда меня не обманула.
Когда появилась черепаха, и мне нужно было говорить о животных, которые живут на суше, я начал с Ноя, взявшего к себе в ковчег по паре всех животных, не водящихся в воде. Но представление не действовало, хорошее настроение покинуло публику. Соболя и куницу тоже не оценили по заслугам, несмотря на мои рассказы о том, во сколько драгоценных их шкурок облачена была царица Савская при посещении Соломона. Я чувствовал, что теперь шло лучше; разгорячась библейским сюжетом и двумя стаканчиками водки, я говорил всё красочней и изящней, я уклонился от точного текста своих записок, и когда кончил, немало голосов в зале крикнули мне: «браво», и все стали хлопать.
— Водка стоит за занавесом! — прошептал господин директор мне.
Я отошёл туда и нашёл стаканчик. Бутылка стояла тут же. Я присел на минутку.