— Опять подрался? — спросила Ульяна Петровна.
— А-га-а.
— Теперь с кем?
— С Кострюковыми-и. Да-а, их двое, а я — один. Но я им покажу-у.
Мальчишка кулаком размазывал но лицу слезы. — Будешь есть?
— Ага, — тотчас умолк и успокоился Сашка.
— Иди на кухню, я тебе сейчас яичницу поставлю. Может, и ты что-нибудь поешь? — вспомнила Ульяна Петровна о поросенке.
— Ню!..
Серегину понравились и помещение, и сама Ульяна Петровна. Он решил здесь переночевать.
— Ну что ж, тогда мы тебя на сегодня покинем. Ты отдыхай, устал с дороги, — сказала Серегину Надя.
— Не будем глаза мозолить, — пробасил Шебаршин.
— Как там мамка-то? — спросила его Ульяна Петровна.
— Суетится. Сестра вчера приехала.
— Это которая?
— Мария. Младшая. Со всеми детьми. Завтра старшая приезжает. Двум дядьям на Дальний Восток телеграммы посланы.
Шебаршин и Надя ушли.
— Добрый малец, — глядя Шебаршину вслед, хвалила его Ульяна Петровна. — Не курит, не пьет. Институт окончил. Работящий. Хороший малец. Другим нашим не чета.
Она на кухне жарила для Сашки яичницу из нескольких яиц. Получилась целая сковорода. Аппетит у Сашки был отменным. Съев, потрогал пальцем лоб и выпуклый живот. Убедившись, что они одинаковой твердости, сказал:
— Пойду Кострюковым надаю! — поправил сползающую на глаза фуражку и направился за калитку.
Пока Ульяна Петровна кормила Сашку, убирала со стола, Серегин прошел в смежную комнату. Там в простенке между окон висела выгоревшая любительская фотография за стеклом в рамочке. Вихрастый мальчишка. С угла в рамке подоткнута паспортная фотография мужчины в русской рубашке, ворот застегнут на все пуговицы. Волосы гладко причесаны. Наверное, были намочены, перед тем как фотографироваться.
— Это Сашка? — поинтересовался Серегин, рассматривая мальчишку на фотографии.
— Нет, мой сынок, Коленька, — сказала Ульяна Петровна, вытирая стекло на фотографии полотенцем. — А это мой муж Семен Семенович, — долго и задумчиво смотрела она на паспортную фотографию.
— Сашка — моей соседки сынишка. Батька-то его работает шофером, мать — в полеводческой бригаде в совхозе, тоже нет дома, некому приглядеть, так он со мной. А вы пейте молоко, наливайте.
— Спасибо. Я кое-что из города прихватил.
— Потом пригодится, — сказала Ульяна Петровна. — Как вас зовут-то? Меня зовут бабкой Ульяной. И вы так зовите, как наши матвеевские. Вы что ж, Надин родственник?
— Вместе учились.
— Кушайте, не буду вам мешать.
Бабка ушла во двор, и в приоткрытую дверь Серегин видел, как она бегала за поросенком по двору, ставила перед ним ведро. Поросенок рылся в ведре, встряхивая лопоухой головой.
С улицы послышался звук, будто кто-то играл на гармони, нажимая только на баси, разводил и сводил мехи. Это с ревом шел Сашка.
— Мой ненаглядный идет! Гляди-ка, опять подрался?
— Не-ет.
Сашка был весь измазан в синюю жидкую глину. Руки, ноги, даже голова. Глина комьями висела на нем, застряла в волосах.
— Где же ты так?! — ужаснулась бабка Ульяна.
— Засосало. Ершовы колодец чистят, глину выскабливают ведром, выливают на пожню. А я побежал по доске, да поскользнулся.
— Раздевайся скорее, пока мамка не вернулась.
Бабка Ульяна стянула с Сашки одежду, поставила его в таз на табурет, сначала щепочкой соскабливала с ног и рук большие комья, затем принялась мыть. Серегин помогал ей, поливал из чайника. Очень долго пришлось промывать голову.
— Что ж ты, головой там бодался?
— Так и голова застряла.
Когда Сашку вымыли, вытерли и переодели в сухое, бабка Ульяна сказала ему: «Иди пей молоко». Налила пол-литровую фаянсовую кружку. Сашка пил молоко, делая передышки, сразу всю кружку одолеть не мог. В паузах болтал под столом ногами. Бабка, облокотясь о столешницу и подперев голову руками, смотрела на него. И все жесткие морщинки у нее на лице куда-то пропали, остались только добрые, ласковые. Вздохнув, бабка Ульяна взяла Сашку за взъерошенный чуб и потрепала.
— Причесался бы маленько.
— А зачем?
— Девчонки любить не будут.
— Девчонки? — удивился Сашка. — Они — дуры.
— Вот подожди, вырастешь, будешь целовать какую-нибудь.
Сашка, надменно прищурясь, смотрел на нее, твердо зная, что такого никогда не случится.
— Ты не поцелуешь, так она сама возьмет да и поцелует!
— А я ей плюху дам.
Сашка допил молоко, потрогал лоб и живот, вздохнул, — видимо, живот показался ему недостаточно твердым.