— Ну что, еще выпьешь?
— Ага.
Напившись, Сашка вылез из-за стола.
— Я пойду им да-ам.
Но во Двор вошла Сашкина мать.
— Что, надоел бабке за день, Аника-воин? Идем домой, отец приехал.
— Завтра опять приходите.
— Придем, куда ж мы денемся?
В подобную пору года темнеет медленно. Серегин долго еще сидел на крыльце, слушал, как по дороге, мимо калитки, наперегонки носились на велосипедах мальчишки, над крышами домов, над сараями летали ласточки, садились на провода, щебетали торопливо, умолкали на мгновенье, а затем — раз! — и нет ни одной на проводах, замелькали над садами, над антеннами, не уследишь взглядом, — раз! — и опять все сидят на проводе, щебеча о чем-то негромко.
Серегин через калитку вышел в огород. За огородом берег резко обрывался к реке, между этим круто спадающим земляным выступом и водой — луг. И по ту сторону реки — луга. Перед деревней река делала резкий поворот и, петляя, уходила к горизонту. По лугу то здесь, то там синели окна — старицы, над ними стояли серебристые ивы, каждую весну обламываемые ледоходом, во успевающие дать густые мутовки.
На реке купались. И Серегин тоже решил ополоснуться. Спустился к воде и увидел Шебаршина.
— Что, решили почтить нашу речку своим присутствием? Вы привыкли небось к подсиненной воде, а тут пиявки, лягушки.
Он, зайдя выше колен, стоял лицом к воде и, делая кругообразные движения, разгонял перед собой мусоринки на воде. Серегин смотрел на него со спины. Шебаршин казался сейчас прямоугольным. Выждав, когда Серегин поплывет, Шебаршин поплыл рядом. Серегин плыл кролем, а Шебаршин — саженками. Причем он все время старался хоть немного быть впереди.
— Мы в бассейнах не ученые, стилем плавать не умеем, зато мы в этой речке еще из-подо льда плавали. Пацанами. Батерфляями не похвастаемся, а туда-обратно раз десять вытянем.
Он первым переплыл и в одну, и в другую сторону. Плавал хоть и не классно, но был силен.
Серегину было уже постелено, когда он вернулся. Себе бабка Ульяна бросила тюфячок на крыльце. Хотя в доме было не жарко, да и хозяйства у нее не имелось особого, чтобы сторожить. Постелила тюфяк на крыльце наискось и легла так, чтоб можно было видеть калитку в огород.
Серегину всегда плохо спалось на новом мосте. Не поднимая головы, с высокой кровати в боковое окно он видел, что бабка Ульяна тоже не спит, иногда положит голову щекой на руку, вздремнет немножко и снова смотрит на калитку.
Утром Серегин вышел на крыльцо и увидел диво дивное. Из-за реки вздымалось солнце. С травинок, с листьев деревьев крупными каплями сползала роса и сыпалась, будто дождь, только идущий не из туч, а рождающийся в кустах и траве. Слышно было, как по земле ударяют грузные капли, а травинки и ветки, освободившиеся от их тяжести, покачивались. Пели птицы. За рекой, в каждом кусту, в лугах, на всем обозримом пространстве не десяток, не сотня, а тысячи птиц заливались на разные голоса, и громко, и потише, и далеко, и близко. Где-то куковала кукушка. Серегину ли, другим ли отсчитывала долгие годы. Бабка Ульяна в огороде на грядках ломала Свекольную ботву для поросенка.
Серегин, взяв полотенце и мыло, спустился к реке. Подошвам ног было приятно от прикосновения к земле, сырой и прохладной в тени и ласковой в тех местах, где ее пригрело солнце. Он умывался, зайдя по щиколотку в воду, рыбья мелочь тыкалась ему в ноги, гналась за мыльными пузырями, уплывающими по течению, снизу будто клевала их и торопливо бросалась обратно, где падала новая мыльная пена. Умывшись, Серегин сделал зарядку, пробежался по узкой тропке вдоль воды. Когда он бежал, кузнечики прыгали у него из-под ног. Выбравшись из сырой травы, они прогревались на солнышке, пошевеливая задними лапками.
Вернулся он свежим, бодрым. У бабки Ульяны было уже приготовлено на столе. На спинке стула лежал вышитый рушник.
— Вот, не хочешь ли попробовать? — Ульяна Петровна достала вилок квашеной капусты. — У вас в городе такой не купишь. Крепкий, не проколоть.
— Спасибо! Мне это нельзя! — сказал Серегин. Взглянул на разрезанный пополам кочан.
— Почему ж?
— Желудок болит. Нельзя острого.
— Тогда молочка выпей.
— От молока не откажусь.
— У-у ты! Такой молодой! В твоем возрасте гвозди надо глотать, все нипочем. К врачам ходил?
— Обращался, сколько раз!
— Надо что-то другое.
Когда Серегин шел на завод, ощущение утренней радости, приподнятости, свежести и молодости не покидало его.
День был солнечным, но не жарким. Обсохла роса. Траву в лугах еще не косили, и какими только ароматами цветов не был настоян воздух. Он равномерно гудел от пчелиного гула, пчелы копошились в каждом цветке, перелетали с одного на другой, забирались в цветочные граммофончики, копошились там, что-то бурча, были видны лишь спинки да измазанные желтой пыльцой задние лапки.