— Может, действительно зайдем?
И заходили. Надя с мамой занимали две комнаты в коммунальной квартире. Одна — метров в тридцать, с большим изразцовым камином, лепными украшениями по карнизам и потолку, беломраморными подоконниками. В другой, сугубо смежной, — спаленке, как называла ее Надя, — Серегин никогда не бывал. Там находилась мама. У камина, уже накрытый, стоял чайный столик, вокруг которого сидели девочки из их группы.
— О, мальчишки! Как вы кстати! Будем пить чай!
И мальчишки, окоченевшие, растирая посиневшие руки, поспешно садились.
— Сегодня у нас нет ни торта, ни пирожных, будем пить с орешками.
— Красота!
Девочки вытряхивали на стол из кулечка заранее приготовленные орехи фундук, кто-нибудь из парней убегал на кухню и приносил на блюдце очищенные ядрышки. С ними и пили. Это было вкусно. Но главное, почему-то очень весело.
И в этот раз пили с орешками, но в шоколаде.
— Сыграй что-нибудь, — попросил Серегин. — Не разучилась?
Надя села к роялю, Серегин устроился на диване. Она помолчала, что-то обдумывая, затем пальцы ее легко пробежали по клавишам, застыли на мгновение и вдруг зазвучала знакомая музыка.
При первых же ее звуках в груди у Серегина что-то замерло тревожно, да так больше и не отпускало во все время, пока Надя играла.
Полонез Огинского.
Серегин слушал затаив дыхание, и Надя вроде бы что-то говорила ему, на что-то сетовала, и он улавливал эту доверительную печаль, но изливаемую не словами, а звуками. Он сидел растерявшийся, встревоженный.
Когда она кончила играть, он долго еще молчал, затем поднялся, прошелся по комнате и стал читать:
Это место, этот повтор: «…весь проснулся, веткой каждой, каждой птицей встрепенулся» — особенно нравился Серегину.
— Все, Серегин! Ат-ча-ча! Перикола! Ат-ча-ча! — заиграла и, подпевая, засмеялась Надя. — Все!
— Мне всегда казалось, что я тебе не нравился.
— Кто не нравился, с теми я не ходила. Все! Ат-ча-ча! — Она захлопнула крышку рояля. — А после ты хоть бывал в Ботаническом саду? — смеясь, спросила Надя.
— Нет, — признался Серегин.
С улицы раздались частые машинные гудки. Серегин выглянул в окно. У парадной напротив остановилось такси. Из машины выглянул Шебаршин, который сидел рядом с шофером.
— Музицируете? — крикнул Серегину. — Польку-енку?
В другую дверцу выглядывал бородатый старик.
— Сейчас дядьку отвезу — к вам приеду.
— Какой он странный, — отходя от окна, сказал Серегин. Никак не мог привыкнуть к манере Шебаршина разговаривать, к его улыбке-полуухмылке.
— Он добрый, — сказала Надя. — Ты еще не присмотрелся к нему. Он всегда готов помочь человеку. Не пьет, не курит, — повторила слова Ульяны Петровны.
И Серегину показалось, что она убеждает не столько его, сколько сама себя. Это удивило и насторожило.
— Ты ошибаешься в нем. Ты его просто не знаешь, — продолжала Надя.
— Мужчина должен быть воином и охотником.
— Мужчина должен быть защитником, — уверенно и несколько резко сказала Надя. — Поднять женщине воротник пальто, чтобы защитить от ветра. Теперь что-то охотников ие находится.
С лестницы раздался звонок.
— Я открою, — сказал Серегин. Он решил, что пришел Шебаршин. Но на лестничной площадке стояли Надина подруга и с нею еще две девушки. У всех в руках сетка с какими-то кульками и посудой.
— Это ко мне, — сказала Надя. Она проводила всех троих на кухню, они там о чем-то шептались, затем Надина подруга осталась, а девушки ушли. В дверях обернулись на Серегина, и, пока дверь закрывалась, он слышал, как они спускались по лестнице, громко обсуждая:
— А мне он вовсе не понравился.
— Все-таки ты не представляешь, как я рада твоему приезду, — опять повторила Надя. Серегин видел, что так оно и есть. Лицо Нади светилось от радости. Да и говорила она ему это не впервые.
— Ты из нашего выпуска здесь одна?
— Да. Были еще две девочки, они уехали. Затем со мной мама здесь пару лет пожила. Это — Леша. — По имени она называла Шебаршина. — А вот и он, легок на помине.
— Еще одного чалдона встречал, — входя в комнату, загудел Шебаршин, выпячивая свои толстые губы. — Бородища во какая! Видели? Во все пузо. Подумаешь, землепроходец какой, от таежного костра. Ан нет. Преподаватель английского. Хау ду ю ду? Артист Валерий Золотухин тоже с Алтая. А какие рассказы пишет! — При этом, говоря, Шебаршин отворачивался и от Нади, и от Серегина, ходил по комнате, выпятив грудь, косолапя. Увидев на столе чайные чашки, поставил рядом завернутую в бумагу пол-литровую банку меда. — Во, будем чай пить. Чалдон привез. В подарок. «Сидят папаши, каждый хитр, землю попашет — попишет стихи». — И он, как бы раскрыв чей-то замысел, хитро подмигнул Серегину, погрозив пальцем.