Еще с детства Даша полюбила театр. Она ходила туда как в храм. Ей и самой хотелось работать в театре, стать актрисой. Не артисткой — это слово не выражало всей сути того, что виделось Даше, — а именно актрисой. Тут Даша представляла себе Марию Николаевну Ермолову, как она изображена на портрете Серова: величавую, гордую, неподражаемую. Даша любила декламировать стихи Державина, Ломоносова, монологи из Шекспира.
Все окружающее она оценивала по критериям, внушенным ей бабушкой, литературой, театром. Эталоном женщины для нее служили Джульетта, Иоланта, Виолетта. Любовь представлялась неким лебединым озером, где все удивительно и прекрасно. Против того, что не соответствовало ее представлениям, Даша выступала резко, бескомпромиссно, с той простотой и наивностью, которая не терпит половинчатости.
Незадолго до своей смерти бабушка устроила Дашу в техникум. Устроила — в том смысле, что снесла и сдала в приемную комиссию необходимые документы. Даша легко справилась со вступительными экзаменами. Почему именно в техникум, тем более в этот, — она так и не узнала да и не интересовалась. Главное, что не в театральное училище, а остальное не имело значения. Она училась хорошо, однако ее жизнью, как и прежде, оставался театр. На него она тратила большую часть своей стипендии.
В отличие от других девочек-театралок, среди артистов она не имела кумиров, идолов, которых после спектаклей они поджидали где-то у служебного выхода и которым вслед посылали воздушные поцелуи. Для нее таким кумиром был сам театр.
Придя на работу, Даша как бы из одного трамвая пересела в другой. Поначалу она не ощутила перемены. Просто новые лица, и все. А ведь она привыкла людей не замечать, жить своей собственной жизнью, как бы постоянно находясь отгороженной застекленным окном. Но здесь не смогла жить привычно. Если прежде она что-то делала, то лишь для себя: училась, сидела над лабораторками. Здесь же пришлось делать для всех, в общении со всеми. Потому что сделаешь ты или не сделаешь схему — это уже не только твое дело, а дело всех, всей группы, от тебя кто-то может зависеть, хочешь ты или не хочешь, входишь в «сцепление» со всеми. Один настраивает прибор, другой вычерчивает схему этого прибора, третий рисует эпюры, но все это — единая, общая работа, каждый зависит от остальных.
На последнем курсе техникума Даша «выскочила» замуж. Именно выскочила, так неожиданно все произошло не только для окружающих, даже для нее самой. Это случилось через полгода после смерти бабушки. Даша была совершенно одна. Она привыкла к тому, чтобы рядом находился кто-то взрослее и опытнее ее. К тому времени у них в группе появился новый учащийся. Он уже отслужил в армии, три года плавал матросом по рекам Сибири, в погоне за длинным рублем пошастал по Дальнему Востоку. Бывалый, веселый, он с первого же дня начал активно ухаживать за Дашей. «Взял над ней шефство», — как говорил он сам. А Даше именно сейчас нужно было чье-то участие, какой-то близкий человек. И таким оказался Вовик. Она даже сама не могла понять, любила ли его, все произошло неожиданно — и его появление, и первый поцелуй в парадной, ошеломивший Дашу. Все разом. И ей, не подготовленной к любви, подумалось: вот он, единственный, суженый, так помогший ей, снявший с ее души грусть и тягучую боль. Именно такой, веселый, которому все трын-трава, ей и нужен. И поэтому, когда он предложил пожениться, Даша не раздумывала. Ей казалось, что дальше сохранится то же самое: они пойдут в театр, а затем, взявшись за руки, станут до рассвета гулять по набережным, декламировать стихи, потом целоваться, только не в парадной, а у себя дома…
На свадьбе, которая произошла вскоре, потому что они не стали выжидать очередь во Дворце бракосочетаний, а записались в районном загсе, Даша и не заметила, как напился жених, и, когда кричали: «Горько!» — это ее вроде бы вовсе не касалось.
А потом, когда гости разошлись и они с Вовиком остались одни, и произошло все.
После того как это случилось, ошеломленная, перепуганная, дрожащая, Даша забилась в угол дивана и, стыдливо прикрывшись простыней, срывающимся от гнева голосом прошептала, глядя на Вовика: