На Парк-авеню запахов никогда не бывало, даже ухоженные нарциссы выглядели ненатуральными, словно голограмма. В Гарлеме же в разгар лета запах асфальта напоминал запах кошачьего корма: смесь засохшей слюны и испарений от раздутых пакетов с мусором, приглушенная ароматами городского смога. Квартира, на которой в конце концов остановил свой выбор Ной, была грязной комнатенкой («Обустроенная! – напомнил он себе. – Грязь прилагается!») под самой крышей многоквартирного дома.
Парадный вход был почти что музейный: тяжелые обшарпанные деревянные двери, средневековый портик. Абрис соседних домов выглядел четким и изящным; все были с затейливо украшенными входами и неоштукатуренными кирпичными стенами. Портили впечатление неоновые вывески по всему зданию, набросанный на тротуарах мусор и маслянистые лужи.
Деревянные планки, которыми был выложен пол Ноевой квартиры, за годы долгой службы почернели, искривились и стали напоминать узловатые пальцы ведьм. Окантовка по периметру жестяного потолка цветом походила на тыкву, лишь кое-где пробивался язвами переливчатый голубой. Стены недавно выкрасили в глянцевито-белый цвет, и они лоснились, словно свежераспечатанная офисная бумага. Слой краски, впрочем, был очень тонким и ничуть не скрывал потеки воды под самым потолком. Казалось, комнату только недавно осушили, а до этого она представляла собой большой аквариум.
Летом крыша раскалялась, и в маленьком квадратном, почти вовсе не обставленном, помещении становилось примерно так же, как в микроволновке. Читая рекламку фитнес-клуба, Ной снял и отбросил рубашку. Она приземлилась туда, где намечалось поставить кровать, хотя воротник почти коснулся местоположения будущего стола, а рукав зацепил посеревшую керамическую ванну. Комната была чрезвычайно маленькой. Ной прочитал листок, сидя на краешке ванны.
В голове его забрезжила счастливая мысль: те дни, когда он не работает до четырех часов, он мог бы проводить в спортзале! Ной накачает мускулы, приобретет солидность. По утрам станет заниматься боксом, а после обеда поднимать тяжести вместе с местными ребятами, изящно скользить по бегущей дорожке, затем примет душ и отправится преподавать. Приблизившись к пропорциям любимых киногероев Дилана, он с еще большей легкостью завоюет расположение своих учеников. Это стоит денег, и он может себе это позволить, если перейдет на овсяные хлопья.
«Гарлем-Фитнес» отыскался за дюжиной растрескавшихся заплесневелых ступенек в подвале доминиканской пивнушки на углу Сто сорок пятой улицы и Бродвея. Покрытые резиной ступени словно таяли под жарким полуденным солнцем, и когда Ной пробирался по ним, его кроссовки издавали чавкающий звук. Когда дверь за ним захлопнулась, он по-прежнему мог слышать уличную перебранку на испанском и восторженные крики играющих в мяч детей. Ной проследовал сквозь насыщенный бактериями спертый воздух, в котором десятилетиями скапливались испарения. Открыв вторую дверь, он попал в комнату, где все бухало и скрипело, а так называемые качки, крякая, вскидывали над головой тяжеленные железяки.
Над столом склонился крупный темноглазый мужчина; он постукивал себя по бицепсам пластмассовой ручкой и забавлялся со стереосистемой. Музыка – сплошь Шер и ритмичное бульканье, что-то вроде того техно, что крутят в каком-нибудь гей-баре в Канзасе.
– Чего скажешь? – спросил мужик.
– Здравствуйте. Я просто хотел вступить, – сказал Ной.
– Да-а? Ну-ка, подойди поближе.
Мужчина уставился в глаза Ною. Ной глуповато улыбнулся и ни с того ни с сего занервничал. «Вступить?» Можно было обозначить это как-то попроще. Он вдруг пожалел, что надел футболку с шутливой надписью «Принстонский спортфак» и пару месяцев назад покрасил рыжими концы волос. Здесь все парни были в майках-«женобойках», а волосы, похоже, мазали кухонным жиром, а не дорогим гелем известной марки.
– Платить можно наличными или как хочешь.
– Кредитка годится?
– Да, чего там. – Мужик порылся под столом и вытащил пыльный допотопный кард-ридер. – Посмотри-ка на себя, – усмехнулся он, не сводя глаз со своей хитрой машинки и тыча пальцем в Ноя.
– Что? – переспросил Ной. Он вдруг со страхом осознал, что он единственный белый на всю округу.
Но тут мужчина поднял глаза. Лицо его расплылось в широченной ухмылке.
– Ты посмотри на себя! Волосы крашеные, улетный прикид, кроссовки пижонские, типа тут тебе гребаная Сорок вторая, что ли?
Несмотря на страх, Ной рассмеялся?
– Да уж, я и сам чувствую себя Белоснежкой.
Мужчина сжал руку Ноя в своей. В спортзале произошло какое-то движение воздуха, и в нос Ною ударил резкий запах пота.
– Я Федерико. Они называют меня Фед, но это не оттого, что я федеральный служащий.
– Я Ной. Но это не оттого, что такой есть в Библии.
Кожа у Федерико была загорелая, сухая, и когда он смеялся, она собиралась в морщинки. При этом говорил он как восемнадцатилетний. Ной решил, что ему, должно быть, лет тридцать. Массивная шея, казалось, с трудом удерживала огромную голову. Квадратный лоб и густо смазанные гелем волосы сияли от льющегося с потолка мощного света.
– Добро пожаловать в Гарлем, мистер Белый.
Во все три последующие недели Ной ни разу не видел Доктора Тейер. И похоже, то же самое можно было сказать и о Дилане.
– Она в Хэмптоне с моим папашей, – пояснил Дилан. Они сидели на его кровати, положив тетрадь на колени. По телевизору с выключенным звуком шел баскетбол. Ною до этого даже в голову не приходило, что у Дилана есть отец. – Звонит все время, раз в день уж точно. Прячет деньги черт-те куда, а когда у меня бабло кончается, я ей звоню, она мне говорит, где еще взять.
Он вытащил из кармана пачку банкнот. Сверху лежала купюра в пятьдесят долларов.
– Вот это было в ванной под раковиной. Она и не знает, что я их нашел, так что я, как мы с вами закончим, полечу в «Бунгало-восемь». Там сегодня Джастин Тимберлейк вечеринку закатывает. Супер.
Ной с Диланом смотрели по Эм-ти-ви церемонию вручения премии за лучшее музыкальное видео и во время перерывов на рекламу обсуждали неполные предложения и эллиптические конструкции. Дилан смотрел Эм-ти-ви скорее по необходимости, чем из любви к поп-музыке. У него был билет на церемонию, но он не пошел, потому что не хотел идти один. Ной же, хоть и притворялся безразличным, отдал бы что угодно за возможность сказать, что он был на этом мероприятии. В этом было их равенство, их нераздельная сила и слабость: Дилану не составляло никаких усилий быть крутым, а Ною – быть умным. И каждому из них чего-то недоставало.
Во время занятия Дилан то и дело отправлял эсэмэски и несколько раз звонил по мобильнику и говорил: «Я сейчас с репетитором, скоро подъеду», – и притом умудрялся кое-как отвечать на вопросы по грамматике, которые подбрасывал ему Ной.
Ноутбук звякнул.
– Посмотрите-ка, – сказал Дилан.
Он повернул ноутбук так, чтобы было видно Ною. Он пробежал глазами список возможных вопросов и ответов, который прислал Дилану его университетский репетитор (у него было семь репетиторов – по одному на каждую академическую дисциплину, и вот теперь еще Ной). Вопрос: «Какими тремя эпитетами вы бы воспользовались, чтобы описать самого себя? » Ответ: «Упорный – я успеваю в учебе, даже несмотря на то, что много занимаюсь спортом». И так на четыре страницы.
– У меня хорошая память, – сказал Дилан. – Вот взять сочинения. Он присылает мне, что надо писать, а я запомню и на экзамене выдам.
Дилан, судя по всему, был сегодня настроен на философский лад, и Ной почувствовал себя свободнее.
– Скажи-ка, – начал он, – если б это от тебя зависело, стал бы ты этим заниматься? Я имею в виду: стал бы ты заниматься с репетитором?
– Да! Это же здорово. А кому неохота? Не нужно ничего делать.
– Да, но ты же теперь вовсе не можешь работать без репетиторов. А что, если бы у тебя их совсем не было?