И вот настал день, когда я увидела его в мастерской отца. Его высочество был сосредоточен, серьёзен. Чуткие пальцы моего отца очертили контур его мягких губ, красивый разрез огромных глаз. Длинные, необыкновенно длинные ресницы осеняли эти глаза, и, должно быть, это они придавали их взгляду оттенок печальной задумчивости. Он был высок для своих лет, тонок, изящен. Как истинный представитель царского дома, носил он золотые ожерелья, искусно выделанные браслеты, широкий затканный золотом и разноцветным бисером пояс, блестящую диадему. Кожа у него была очень светлая, светлее моей. Он пришёл в сопровождении телохранителей и старого жреца, должно быть, своего наставника, человека с добрым и умным лицом. Он разглядывал всё вокруг, не скрывая восхищения, восторженно прижимая сжатые руки к груди. Голос у него был тихий, мягкий, мелодичный, он и сам казался таинственной музыкой, звучащей в глубине храма. Я наблюдала за ним из-за своей занавески. И вдруг мне безумно захотелось самой прикоснуться к этому лицу, провести кончиками пальцев по нежной гладкой щеке, коснуться длинных ресниц. И я стала говорить себе: нет-нет, нельзя, он царевич, он божественной крови, он далёк и недосягаем, как ночные звёзды, и счастье уже то, что можно видеть его. Но вдруг такая боль охватила неразумное сердце, что я сжалась за своей занавеской и заплакала. Чуткое ухо моего отца уловило этот звук, но уловил его и царевич — взволнованный, обернулся он в сторону занавески.
— Кто это? Мне послышался плач...
Глаза у него были такие, как воды Хапи в месяцы шему — тёмные, без блеска, только в зрачках, окружённых мелкими лучиками синеватого оттенка, изредка вспыхивал огонёк, как какая-нибудь звёздочка, глядящаяся с небес в зеркало великой реки. И когда я увидела их так близко, мне показалось, что всё вокруг перестало существовать и обратилось в эти глаза.
— Твоё высочество, это моя дочь Бенамут.
— Почему она плачет? Ты чем-нибудь обидел её? — Улыбка скользнула по лицу моего отца, мудрая, таинственная улыбка. Кто лучше него, того, кто знал всю сокровенную суть моего Ба, мог догадаться о том, что происходит? И мой отец сказал:
— Клянусь священным именем Атона, твоё высочество, в её слезах я неповинен.
Мне всегда казалось, что мой отец угадал в этом мальчике нечто, что было скрыто от остальных. Теперь я видела это воочию в его заботе о ком-то безвестном, кто тихо плакал за занавеской в мастерской скульптора. Его высочество Тутанхатон пожелал, чтобы я предстала перед ним.
— Твоё имя Бенамут? Отчего ты плачешь, что случилось с тобой?
Могла ли я объяснить ему, если и сама тогда не знала, что происходит со мной? Молча стояла я перед ним, стараясь сдержать слёзы. Но они всё текли и текли по моему лицу, из горьких превращаясь в счастливые. Отец пришёл мне на помощь, ласково сказал:
— Твоё высочество, Бенамут огорчена тем, что нечаянно разбила глиняную статуэтку, над которой я долго трудился. И хотя я утешал её и говорил, что мне нетрудно будет сделать такую же, она не нашла утешения в моих словах и продолжает оплакивать мою потерю.
Его высочество улыбнулся, и я улыбнулась сквозь слёзы и кивнула головой, чтобы подтвердить истинность слов отца.
Улыбнулся и жрец, стоявший за спиной мальчика, и от этих улыбок слёзы мои стали высыхать, словно и в самом деле были слезами маленького горя.
— Не плачь, — сказал его высочество, — возьми это ожерелье, носи его. Оно красивое и достойно твоей красоты.