— Твоё величество, дело очень важное и тревожное.
— И спешное?
— И спешное. Речь пойдёт об осквернении храма Амона в Нэ.
Тутмос вздрогнул и подался вперёд всем телом, вцепившись пальцами в подлокотники позолоченного кресла.
— Не может быть, божественный отец! Здесь, в Нэ, у меня на глазах? И кто осмелился? Говори мне всё!
— Твоё величество, дело это произошло не сегодня, но стало известно лишь вчера. Больше тридцати лет назад… Но человек, совершивший святотатство, ещё жив и не понёс наказания.
— Но что же он сделал?
— Он проник в тайные покои храма, куда запрещён доступ не только младшим, но и многим старшим жрецам, и пытался убить священную змею Амона…
У фараона вырвался сдавленный крик.
— Не может быть! И как случилось, что этот преступник ещё жив? Я знаю, что за меньшие преступления людей зашивали в мешок и опускали на дно Хапи! Здесь нечего разбирать, я приказываю казнить его немедля! О великий Амон, отец мой, я страшно отомщу за твою обиду, если сам ты счёл недостойным своего величия карать оскорбившего тебя. Говори, Менхеперра-сенеб, кто он? Как его имя, его проклятое имя, которому надлежит быть изглаженным везде, где оно когда-либо было написано? Говори же! Что ты молчишь?
Менхеперра-сенеб ответил не сразу.
— Твоё величество, это один из близких тебе людей.
— Пусть даже самый лучший военачальник, пусть даже мой родственник! Его имя? Я говорю, его имя!
— Рамери, твоё величество.
Слово было брошено как нож — и воцарилась тишина, такая глубокая, что стал слышен шелест деревьев за окнами царского дворца. Тутмос побледнел, руки его в волнении сжали золотой царский жезл.
— Мне трудно поверить… Рамери, ученик Джосеркара-сенеба, которому я дал свободу и позволил жениться на жрице Раннак? Рамери, который спас меня в ущелье… Но откуда это стало известно?
— Я поклялся священным именем Амона, что не упомяну имени, твоё величество.
— Но если это лжец и клеветник!
Менхеперра-сенеб покачал головой.
— Нет, твоё величество, как это ни прискорбно. Могу лишь сказать тебе, что он носит белые льняные одежды и слышал из уст самого Рамери признание в его преступлении.
— И вы допросили начальника моих телохранителей?
— Да, твоё величество.
— И что же?
Глаза Тутмоса, сверкавшие гневом, смотрели в упор на верховного жреца, но было в них и нечто, похожее на слабую тайную надежду. Менхеперра-сенеб тяжело вздохнул и ответил, не избегая устремлённого на него взгляда:
— Он сознался во всём, твоё величество.
Тутмос вскочил со своего кресла, резко оттолкнув его в сторону; сквозь лик стареющего повелителя мира проглянул вдруг образ молодого воина, вспыльчивого, яростного, болезненно самолюбивого.
— Нет, не верю! Рамери, вернейший из верных, тот, кто столько лет стоял за моей спиной, кто нёс меня, раненого, по горной тропе, кто отдал мне последний глоток воды, кто… Не верю! А может быть, это возвращение былого, Менхеперра-сенеб? Может быть, божественные отцы опять хотят поссорить меня с моими военачальниками? Я знаю, вам они что кость в горле! Я наградил моего верного раба Рамери — вы начали завидовать ему и для этого оклеветали, обвинив в таком страшном преступлении, которое карается только смертью! Но тогда, может быть, вы прикажете мне утопить в Хапи всех моих военачальников? Может быть, вы посмеете обвинить в осквернении святилища моего сына?
Менхеперра-сенеб побледнел и опустил голову.
— Твоё величество, ни я, ни божественные отцы не заслужили подобных обвинений. Вспомни о том, что Рамери не сын Кемет, что в его жилах течёт тёмная, злая ханаанская кровь. И больше не зови его Рамери! Верни ему его истинное имя, имя врага солнца, призови его и спроси так, как спросили мы, и после рассуди, в чьих руках перо Маат. Пусть сама богиня справедливости рассудит нас.