Он наверняка думает, что я шучу, но я предельно серьезна.
– Если честно, я предпочитаю оперу. Моя мама просто обожает Сергея Прокофьева. Знаешь о нем?
Я отрицательно качаю головой, удивляясь его внезапному откровению. Его ностальгический взгляд застает меня врасплох, а сам Левий в это время слабо улыбается и бормочет:
– Это русский композитор и дирижер. В тридцатых годах двадцатого века он сочинил балет по пьесе «Ромео и Джульетта». Всегда хотел сводить на него маму.
– Так почему не сделаешь этого?
Он так долго молчит, что я решаю сменить тему:
– Я думала, тебе не нравится искусство.
Левий пожимает плечами.
– Мне больше нравится то, что можно услышать, чем то, что можно увидеть.
– Понятно. Но зачем ты включил на полную музыку и одновременно надел наушники?
Он с довольным видом улыбается.
– Это мои шумоподавляющие наушники. И они как раз помогают мне не слышать этой музыки. Чтобы я мог сконцентрироваться.
Я несколько растерянно хмурюсь. Как-то это все абсурдно и сюрреалистично.
– Знаешь, с таким же успехом ты можешь и… ну, выключить музыку. Ты что, хочешь, чтобы нас возненавидели соседи?
Он снова спокойно улыбается, и в этот самый момент в моей голове что-то щелкает.
– Ааааа!..
Ну как же ему идет быть ублюдком! Должно быть, Тито по ту сторону стены просто с ума сходит от этого шума. Если он намеревался лечь пораньше, чтобы завтра быть в форме, – что ж, не срослось.
– Как думаешь, почему я выбрал эту комнату? – поднимаясь, спрашивает Левий, одетый в одну только футболку и пижамные штаны.
– Значит, твой план заключается в том, чтобы, не давая ему спать, негативно повлиять на его способности? Как коварно, – говорю я, улыбаясь. – Мне нравится.
– Более того: он будет думать, что я всю ночь развлекался. Это заставит его потерять бдительность…
Как и факт нашей помолвки, полагаю.
– А ты тем временем вечера напролет изо всех сил тренируешься, – дополняю я, покачивая головой. – Хитро, хотя и не слишком-то порядочно для человека, напрочь отказывающегося жульничать.
– Это не жульничество. Всего лишь небольшая манипуляция. И мне совершенно не жаль продажных воров вроде него.
«Продажных воров»? Мне хочется спросить, о чем он говорит, потому что, очевидно, я не улавливаю связи, но по его взгляду становится понятно, что сегодня он не собирается ничего мне рассказывать. Вот почему вместо этого я говорю:
– Тебе лучше переодеться.
– Зачем?
– На нашей двери висела записка. Судя по всему, Ли Мей устраивает вечеринку у себя в номере и мы на нее приглашены.
Он кривится, вновь концентрируясь на картах.
– Ya luchshe sdohnu. Это как-нибудь без меня.
– Ну-ка цыц, отказы не принимаются! Мне необходимо человеческое общество, и быть не может, что я заявлюсь туда без своего жениха.
С этими словами я захлопываю дверь. На самом деле у него нет выбора. Я приехала в Лас-Вегас за тем, чтобы веселиться, а не за тем, чтобы проводить вечера, в одиночестве сидя в своей комнате.
Когда часом позже Левий присоединяется ко мне в вестибюле, на нем надеты черные брюки и белая рубашка с небрежно закатанными до середины предплечья рукавами. Его волосы еще не высохли после душа, и от этого он кажется еще более обаятельным. Хоть он и возмущается, но все же, как видно, слушает меня.
Когда Томас спрашивает, куда мы идем, Левий говорит ему переодеться и позднее зайти за нами к Ли Мей. Он даже не дает ему времени отказаться, и это вызывает у меня гортанный зловещий смешок.
– Кстати, мы ведь не согласовали историю нашей безумной любви, – напоминаю я, пока мы идем по коридору.
– Мне больше нравится импровизировать.
– Хотя бы расскажи мне о русских женщинах, – настаиваю я, смотря прямо перед собой. – Я знаю, что в разных культурах понятие брака отличается. Мне просто нужно молча соглашаться со всем, что ты говоришь, или я все же могу проявлять характер?
Он долгое время молчит. Мы заходим в лифт, и он прислоняется к зеркалу, поднимая на меня взгляд пронзительных глаз.
– В России брак очень важен. Как правило, женщины рано выходят замуж и делают это с целью создать семью. Хоть ситуация и начинает потихоньку меняться, русское общество по-прежнему очень патриархально. Женщины занимаются готовкой, уборкой и воспитанием детей, в то время как мужчина работает и зарабатывает деньги.
Я насмешливо вскидываю бровь, глядя на него из другого конца лифта, и выдаю:
– Ну прямо-таки 1950-й.
– Может, ты и права… Но мы воспринимаем это иначе, – спокойно добавляет он. – Ты не вправе судить о моей культуре, не зная и не понимая ее.
Я замолкаю. Он прав, и именно поэтому я прошу его объяснить мне больше. Как будто бы подбирая правильные слова, он говорит: