Впрочем, психологический стресс меня никогда не покидал. Вскоре после падения на съемках «Самой последней героини» расстроилась моя личная жизнь — с Винни. Это я его так назвала, соединив его имя — Вениамин и персонажа детской книжки, Винни Пуха. Да и все в его внешности и характере — близорукого человека с лицом и поведением ребенка — напоминало этого трогательного медвежонка. И даже его любовь к выпивке походила на любовь детей к мороженому. Он не мог остановиться и когда, случалось, падал, то говорил весело: «Пух!» Я прозвала его сначала «Пух», потом «Винни». Когда-то, под натиском друзей, я дала слово никогда от него не уходить. Слабым звеном в нашей связке все считали именно меня. А его — нуждающимся в постоянной опеке и моральной поддержке. Почему меня считали слабым звеном? Потому что у меня было много попыток устроить личную жизнь еще до Винни. У него, правда, тоже. Но мужчинам это прощается чаще, чем женщинам. А так как все кандидаты на мою «вторую половинку» не оправдали надежд и оторвались от меня на огромное расстояние, то в Винни я пыталась вложить все неизрасходованное чувство.
Но приобретенный мной дар потребовал взамен и жертвоприношений. Это можно долго объяснять, но если коротко и жестко, — я потеряла интерес к плотским удовольствиям. И что еще любопытнее, испытывала их только в фантазиях, как правило, об уже ушедших людях. Несмотря на то, что мы с Винни перестали быть парой любовников, все равно мы остались парой, которая не могла разъединиться. Вроде двух слипшихся мушек. Это было радостью и мукой, как все настоящее в жизни. Мы жили с ним по соседству, на одной лестничной площадке и каждый вечер бегали друг к другу в гости. Смотрели фильмы, ругали картины и актеров, своих коллег. Делились лекарствами и советами. Играли вместе в одном спектакле, который он поставил по собственной пьесе. Переживали все неудачи и трудности, связанные с этой работой. А так — разошлись.
Но главное потрясшее мою жизнь в последний год событие было связано не с Винни. Я не спасла заболевшую гриппом маму. И стала свидетелем ее угасания в окружении чужих людей в белых халатах. В моем сознании постоянно возникали картины ее последних дней и гораздо более ранних дней ее жизни. Теперь, я находила взаимосвязь ее внезапного ухода с ранним жизненным предательством. Оно поселилось рядом с ней, шло бок о бок, и привело к обрыву ее жизни. И к моей полной растерянности — перед всеобщей слепотой и нашим невниманием друг к другу. К знакам судьбы, которых мы не замечаем. И кто знает, может, поэтому во мне поселилось это загадочное свойство. Словно меня обрекли на особую миссию: сочувствовать и сопереживать тем, кто молча в этом нуждался.
Глава 3. «Одушевленные предметы»
Чтобы сбросить тяжелое впечатление от пережитого, я решила отвлечься чем-то очень реальным. Позвонила Вере Петровне. «Как дела, Вера Петровна?» «На букву «х!» —. без запинки ответила восьмидесятилетняя Вера Петровна. «А что так?» «Да рука стала болеть. Ну, если еще и рука откажет, то не смогу надевать протез! Я же сама его надеваю, уже шестьдесят лет. И нога стала уставать. Шестьдесят лет на одной ноге, ты такое можешь себе представить? Ну ладно про меня, ты как?» «Хорошо, Вера Петровна. Бегаю по делам», — зря сказала «бегаю», тут же подумала я. Но она продолжала бодрым голосом: «Ну, слава Богу, ты позванивай мне. Все-таки через тебя я чувствую маму. Мы же с ней, — она вздохнула, — родные практически люди! Позванивай!» «Конечно. Я и звоню. Ну, держитесь. Целую вас!» «Целую», — ответила она, но тут же, спохватилась: «Подожди, совсем забыла, ты не знаешь, сколько серий в «Цветущем»? Ну, там еще играет эта девочка, как ее… Во всех журналах ее лицо?» «Не знаю, а что?» Ее вопрос, застал меня врасплох. Мы никогда не обсуждали с ней телевизионную продукцию. «Да понимаешь, боюсь, вдруг умру и не узнаю, чем там закончилось», — она тихо хохотнула. Удивившись, что Вера Петровна подсела на сериал, я тем не менее понимала: ее невозможно превратить в зомбизрителя, она смотрит, чтобы отвлечься от боли в одной единственной ноге. И я пообещала. — «Узнаю, сколько серий, позвоню».