Джекси снова пересчитал деньги.
— Ты знаешь, сколько у тебя здесь?
— Приблизительно.
Я взглянул на него. Двадцать пять лет, бывший ученик, который никак не мог смириться с тем, что стал слишком тяжелым для гладких скачек. Заработки в стипль-чезе были меньше, чем в гладких скачках, синяков и шишек от падений гораздо больше, и далеко не все разделяли мое убеждение, что стипль-чез гораздо интересней. Джекси не очень любил стипль-чез. Однако жокей он был умелый. Я много раз участвовал в скачках вместе с ним и знал, что он не перебросит тебя через канаты без причины. Если надо будет, то перебросит, но без причины — нет.
Деньги не давали ему покоя. За десять или двадцать фунтов он соврал бы мне без труда, но в нашей памяти были одни и те же раздевалки, лошади, дождливые дни, грязь, падения, и месиво под ногами в тонких, словно бумага, сапогах для верховой езды. Лишь последний негодяй крадет у старого товарища.
— Забавно, что ты сыщиком заделался.
— Да уж, обсмеешься.
— Да нет, я серьезно. Я ведь что имею в виду, ты не цепляешься к ребятам по мелочи.
— Не цепляюсь, — согласился я. По мелочи, как например получение денег за проигрыш. Я охотился за теми, кто эти деньги давал.
— Я сохранил все газеты с заметками о том суде.
Я устало покачал головой. Слишком много людей в мире скачек хранили эти газеты. Тот суд оказался для меня тяжелым испытанием. Защитник с наслаждением издевался над потерпевшим, а преступник, обвиненный в причинении тяжких телесных повреждений вопреки Положению 18 о «Преступлениях против личности» от 1861 года, (иными словами в том, что он размозжил бывшему жокею левую руку кочергой) был вознагражден четырьмя годами за решеткой. Трудно сказать, кому было тяжелее вынести суд — тому, кто сидел на месте свидетеля или тому, кто находился на скамье подсудимых.
Джекси продолжал несколько бессвязную болтовню, и я понял, что он тянет время, пытаясь принять решение.
— В следующем сезоне я опять смогу участвовать в скачках, — сообщил он.
— Замечательно.
— Сибьюри — отличный ипподром. Я буду скакать там в августе. Все ребята очень рады, что ипподром теперь не закроют и не снесут, даже если... — Он бросил взгляд на мой протез. — Ну... ты все равно бы не смог там выступать с той травмой?
— Джекси! — не выдержал я. — Ты будешь рассказывать или нет?
Он снова пролистнул банкноты, сложил их и убрал в карман.
— Ладно, буду. Вот твой бумажник.
— Кинь его в бардачок.
Он выполнил эту просьбу и посмотрел в окно.
— Куда мы едем?
— Куда захочешь.
— Я договаривался, чтобы меня подбросили до Честера, но тот парень, конечно, уже уехал. Вези пока на юг, а под конец доберусь автостопом.
И я поехал по направлению к Лондону, слушая рассказ Джекси.
— Раммилиз выплачивал мне в десять раз больше за проигрыш, чем я обычно получал за работу. Сид, ты клянешься, что он не узнает, что я это рассказал?
— Не от меня.
— Ладно. Ну, то есть, я тебе верю.
— Тогда выкладывай дальше.
— Он покупает хороших лошадей, способных победить. Затем организовывает синдикаты и распродает паи. Я так понимаю, он только на этом, порой, зашибает пятьсот процентов прибыли. Я слышал, он однажды купил лошадь за шесть тысяч и продал десять паев на долевое владение по три тысячи. У него есть двое дружков с регистрацией в Жокей-клубе, и кто-нибудь из них участвует в каждом из его синдикатов, а еще они привлекают какого-нибудь уважаемого человека, так что в итоге все выглядит респектабельно.
— Как зовут этих двух дружков?
Джекси пожевал губами, не решаясь, но в итоге сдался и назвал имена, одно из которых мне ничего не говорило, а другое значилось в списках пайщиков всех синдикатов, возглавляемых Филиппом Фраэрли.
— Ясно, — вздохнул я. — Рассказывай дальше.
— Лошади поступают к любому, кто за двойную плату способен привести их в хорошую форму и не задавать лишних вопросов. Затем Раммилиз решает, на какие скачки их заявлять, и они выступают на них гораздо ниже своих возможностей, так что когда он дает команду идти на победу, то ты обгоняешь всех остальных как на крыльях.
Он ухмыльнулся.
— За победителя гонорар двадцатикратный.
Речь шла о куда меньших деньгах, чем можно было подумать.
— И часто ты для него ездил?
— Обычно раз или два в неделю.
— И снова будешь, когда вернешь лицензию?
Он развернулся спиной к дверце машины и долго изучал мой профиль. Его молчание само по себе было ответом, но когда мы проехали добрых три мили, он глубоко вздохнул и, наконец, произнес:
— Да.
Невероятное доверие.
— Расскажи о лошадях, — попросил я, и он пустился в долгий рассказ. Некоторые из названных им имен я никак не ожидал услышать, но карьеры их всех были столь же темны и извилисты, как и жизненный путь Николаса Эша.