Монах одобрительно усмехнулся.
— Себя ты не преувеличил. Сие похвально. Скажу тебе не в обиду, а чтобы ты знал истинную себе цену. Ты мелкий человечишка, Михайло. Попал ты, как малое зерно меж мельничных жерновов, меж Московией и польским королевством. Двинутся жернова, и останется от тебя пыль. Но в наших силах вытащить тебя из-под жерновов. Московит, Михайло, знать бы тебе, что нам не лгут. Ложь не будет тебе во спасение. Я спрошу тебя, ты должен ответить правду. Не спеши лгать! Первый спрос: жив ли царь Дмитрий, и если жив, где он?
Молчанов изготовился ответить, но монах остановил его жестом руки.
— Я слышал, что ты говорил княгине, то твое дело говорить, а ее слушать. Мое дело — знать правду! Повторяю: не спеши с ответами, не спеши, ради правды. Ты сказывал, что из Москвы ушли трое: ты, князь Шаховской и... — монах, помедлив добавил: — ... и царь Дмитрий. Если третий не царь Дмитрий, то кто он — третий?
И последнее: нас известили, что князь Шаховской поднял мятеж в Путивле. Что его побудило поднять мятеж?
Монах поднялся.
— Михайло, я уйду, а ты подумай, как отвечать? Не зови никого. На твой зов никто не придет. Я сам вернусь, дав тебе подумать.
Мужеством Молчанов не отличался, потому не пошел в ратные. В колдовство свое сам не верил, зная на каком обмане оно держится. Страх придавил его. Спокойный голос монаха испугал его не менее, если бы увидел у него в руках пыточные клещи. Михайло научился распознавать власть, почуял он огромную власть в монахе. Угадать бы, что этот монах хочет от него услышать, да для догадки намека не дано. Только теперь вступило в понимание, в какое дело вовлек его князь. И решил про себя: пусть князь тешится царем Дмитрием, а здесь — не потеха.
Монах вернулся, дав Молчанову вдоволь помучиться страхом. Присел на лавку и повелел:
— Отвечай на первый спрос!
— Того не видел — убит ли царь Дмитрий или жив остался. Ушли мы — убийства еще не свершилось С того часа, как ударили в набат, не видел его ни живым, ни мертвым.
— Спрос второй: кто же из вас третий?
Молчанов усмехнулся:
— О третьем при вашей милости непотребно. Жидовин Богданка, что при царе Дмитрии был толмачем. Ради жалости с собой прихватили.
— Где же этот Богданка?
— Мы в Путивль шли. Под городом на ночеве сбежал от нас.
— Куда сбежал?
— Нам об том не сказался.
— Спрос третий. Когда Шаховской мятеж ставил в Путивле, не собирался ли он объявить себя царем Дмитрием?
— Князь Григорий — дерзок. Он и Богу поклонится и с Сатаной обнимется. Да как объявить себя Дмитрием, коли вся Москва его в лицо знает.
— Именем царя Дмитрия мятеж ставит, а Дмитрия нет! Где он его искать собрался?
— Говорил — сам найдется. Людское мнение укажет!
— Не думал я, что среди московитов есть люди столь дерзкие. Жернова провернутся, все, что здесь ты говорил, в муку перемелется, а вот хлебов из этой муки не испечешь. Тебя, малое зернышко, мы из под жерновов вынем. О том, что ты мне здесь отвечал на мой спрос, помалкивай накрепко. Замкни уста — цел будешь, разомкнешь уста — погибнешь. Как отвечал во дворце Ядвиге Тарло, на том и стой. К чему сие придет, Господь укажет!
Далеко не все прояснилось в Польше о московских событиях, еще менее того знали в Риме. Польские люди, что сумели убежать из Москвы в ночь погрома, разносили известия противоречивые. Одни утверждали, что царь Дмитрий спасся, другие говорили, что спастись ему никак было нельзя.
Генерал ордена иезуитов Аквавива ждал донесений от своих прозелитов из Польши и не склонялся ни к одному мнению о судьбе царя Дмитрия.
Особо волновала судьба царя Дмитрия венецианских купцов, которых вытесняли из Средиземного моря корабли султана. Рушилась торговля, венецианские купцы весьма интересовались событиями в далекой Московии. Они убеждали папу Павла У поддержать царя Дмитрия, связать Московию и Польшу союзом против турецкого султана, даже ценой возведения на королевский трон московского царя.
Так сошлось, что в те дни, когда в Польшу начали приходить известия о свержении царя Дмитрия и избиении поляков, в Кракове находился венецианский посланник Фоскарини. Он проведывал о возможности совместного выступления Речи Посполитой и Московии против султана. Известия из Москвы разрушали надежды венецианских купцов. Фоскарини испросил аудиенцию у короля. Ему важно было установить возможен ли после московских событий какой—либо союз с Московией?
Фоскарини, сразу же после приветствий, приступил к делу.
— Ваше величество, — спросил он, — подтверждаются ли известия, что московский царь Дмитрий убит своими подданными? Достоверны ли рассказы прибежавших из Московии, что царю Дмитрию удалось спастись?
Сигизмунд понимал, что все, что он скажет венецианскому посланнику вскоре станет известно папе Павлу У. Узнав, что Дмитрий сошелся с рокошанами и готовил поход за польской короной при попустительстве Римской курии, Сигизмунд затаил обиду на папу и генерала ордена Аквавиву. Разговор с Фоскарини требовал крайней осторожности.
— Во всем, что сегодня говорят о московских событиях есть доля правды, — ответил Сигизмунд, взвешивая каждое слово.
— Стало быть, есть правда в том, что царь убит, и в том, что он спасся и жив?
Король ответил неопределенным жестом.
— Тот, кто имел дело с моковитами, не имеет представления, как они умеют лгать. Меня ничто не удивит: и то, что царь Дмитрий жив, и то, что он спасся, и то, что он вовсе не царский сын. Не удивит даже и новое его появление под другой личиной. Меня не очень волнует, что они сделали со своим царем. Там всегда что-нибудь случается с их царями. Я озабочен судьбой моих подданных, тех, что отправились гостями на царскую свадьбу. У меня слагаетя впечатление, что новый царь оставляет в заложниках не только гостей, но и моих послов. Мой долг отомстить за предательство, но как я могу начать военные действия, если этот шаг приведет к гибели тех, кто уцелел после резни?
— Ваше величество, — настойчиво продолжал Фоскарини, — Я не знаю Московии, вы ее знаете. К чему вы, ваше величество склоняетесь: к тому ли, что царь Дмитрий убит или к тому, что он — жив?
— Я не хотел бы гадать, а хотел бы получить от своих людей точные сведения. Поведение Дмитрия желало лучшего. Я отправил в Москву своего уполномоченного. Он должен был отговорить Дмитрия от его неумеренных притязаний. Он возомнил себя императором, величал себя цесарем, герцогом Ливонским... Он вступил по этому поводу в переписку с папой. Я не мог признать подобных претензий без ущерба для чести Речи Посполитой и других европейскихъ королевств.
Фоскарини знал закон полемики. Для того, чтобы заставить человека выболтать в споре, того, что он не хочет сказать, надобно вызвать у этого человека раздражение. С искусно разыгранным сожалением, Фоскарини сказал:
— Если известия о смерти царя Дмитрия подтвердятся, это будет тяжким ударом для всего христианского мира. Дмитрий объявил папе о своем намерении предпринять крестовый поход на султана.
Король вспылил.
— Я до сих пор не могу понять, почему папа, наш мудрый пастырь, поверил в эту ложь? Если человек, которого называют царем Дмитрием , остался жив — это несчастье для христианского мира. Он обманывал всех. Он обманывал московских людей, он обманывал нас, а когда получил с нашей помощью трон, начал готовить против нас поход, чтобы захватить польскую корону. Папа поверил его обращению в апостольскую веру. В Москве он показал, что апостольская вера ему ненавистна. Мы надеялись увидеть в нем союзника, а приобрели врага. Если бы он успел поддержать рокош, Речь Посполитая превратилась бы в арену междуусобицы и сделалась бы легкой добычей султана.
— Ваше величество, но без вашей поддержки сей Дмитрий не ступил бы ни шагу!
— Я доверился Ордену.
Фоскарини получиол подтверждение, которое хотел услышать от короля.