— Ты знаешь, мне порой так тебя не хватает, — прошептал Эйнар, прикрыв глаза. — Я знаю, чувствую, что ты рядом, но не могу говорить с тобой, когда захочется.
Леди Регина молчала, но её плавные, бережные движения и прикосновения говорили лучше всяких слов.
Ты всегда можешь обратиться ко мне, всегда, когда тебе это потребуется. Я восхищаюсь твоей силой, поклоняюсь ей и покоряюсь. Как и многие… Как все.
— Я не могу каждый раз подвергать тебя такой опасности. Ты сильная, но никаких сил не хватит, чтобы сопротивляться Тьме всю жизнь.
Всё обо мне думаешь да о других… О себе бы подумал, себя бы поберёг, ты хоть и не совсем человек, а всё ж душа у тебя человеческая… Смотри, морщинки на лбу… И седина пробивается… Сколько тебе минуло? Двести тридцать восемь? Согласись, немало… А ты всё такой же…
Тишина мягко окутала тёмную комнату. Рука леди Регины постепенно замерла, безвольно свесилась с края бархатного подлокотника. Эйнар коснулся губами тыльной стороны её запястья и встал, смахнул с тёмных штанов невидимые пылинки.
— Спи, родная, — прошептал он, проведя ладонью по чёрным волосам сестры. — Спи, моя хорошая. А я буду рядом.
Сколько бы ни было ей лет, она навсегда останется для брата младшей, а значит, маленькой. Во сне её густые длинные ресницы чуть заметно подрагивали, отбрасывая тень на бледные щёки, рот чуть приоткрылся, будто бы устало, обессиленно. Эйнар вызвал Тьму и, ещё немного полюбовавшись на спящую девушку, опустил чёрную дымку на неё. Негоже ей так сидеть всю ночь, не выспится, не отдохнёт… Пускай лучше проснётся утром у себя, будто и не было этого разговора.
Двести двадцать четыре года не оставили тягостного, печального следа в чертах леди Регины. Эйнар с некоторым облегчением иногда думал, что её жизнь была куда легче, проще, счастливее, чем его. Конечно, он не привык строить из себя жертву, но один случай, произошедший много солнцеворотов назад, заставил его на некоторое время встать в эту позицию и подумать иначе. Они с братом выросли вместе; Регина родилась, когда им минул четырнадцатый солнцеворот. Они были дружны и близки до тех пор, пока брат не избрал другую дорогу. За бессмертие он продал душу Тьме и, когда обряд был свершён, об этом узнала сестра. Узнала, даже не находясь подле него и не задавая вопросов — просто почувствовала Тьму и испугалась, чуть не выдала его. В страхе перед отцом, который не желал связываться с Тьмой, он заставил Регину молчать… а после не смог вернуть ей голос. Из-за Тьмы он совершенно порвал с семьёй, хоть и добился желаемого, и это проклятие с тех пор преследовало и Регину, и самого Эйнара. Они стали Хранителями Тьмы и Света одновременно, что противоречило всяческим законам природы. Теперь же, когда Эйнар узнал о существовании девушки с точно такими же способностями, он понял, что им просто необходимо держаться вместе: ей нужен помощник, наставник, а ему — ученица, та, которой он сможет передать все свои знания. И эта мысль не давала в ту ночь покою правителю: согласится ли девочка? Справится ли с тем, чего ждут от неё все, и он в том числе? Сможет ли принять Тьму в себе?
* * *
После долгого пути и двух бессонных ночей Иттрику хотелось только одного: отдохнуть, провести хотя бы несколько дней в тишине, покое. Чтобы не было необходимости каждый вечер заботиться о ночлеге, о еде, о том, чтобы остаться в живых и не сбиться с дороги. Он нашёл то, что искал — вернее, кого, но легче от этого не стало. Иной раз проскакивала печальная мысль о том, что было бы лучше, если бы девочка тоже вступила на Звёздный Путь в ту ночь так, как положено. Исход ведь один, а трудностей только больше, и ей самой, и всем остальным.
В трактире Ивенн была совершенно своей и даже можно было сказать, что родной. Хозяйка, не пожилая ещё женщина с густой копной рыжих волос и добрыми усталыми глазами, встретила её радушно, как дочь. Хозяин, казавшийся намного старше супруги, предложил юноше остаться у них хотя бы на несколько ночей.
— Да как же это… — Иттрик растерялся, даже слегка побледнел, развёл руками. — Как же я останусь-то… Возвращаться надобно. Да и с собою у меня ни гроша, заплатить вам нечем…
— Ты этот вздор брось, — ответил Йоханн полусурово, полушутливо, и потрепал его по волосам, и без того взъерошенным. — Ты гость наш, раз уж Ивенн привела тебя и сказала, что ты друг её. Уна, принеси ему похлёбки с хлебом и шиповника, ежели остался! Звать-то тебя как?
— Иттрик, — тихо сказал юноша и украдкой взглянул на Ивенн, сидевшую в уголке горницы и занятую штопаньем серой рубахи из грубой ткани. Так случилось, что в этот самый момент она тоже отвлеклась, и глаза их на мгновение встретились. Девушка тут же вспыхнула, будто смутившись, и быстро отвернулась. Иттрик вздохнул, но больше на неё не оглядывался. Хозяйка, добрая женщина, принесла ему горячий ужин и отвар из шиповника, и он, тихонько поблагодарив, принялся за еду. Впервые за много дней он чувствовал такое умиротворение и покой, семейное тепло, тишину — не тягостную или напряжённую, а наоборот, уютную, успокаивающую, которую нарушало только негромкое басовитое пение хозяина, ужасно фальшивое, но от того ещё более забавное и милое, частый стук спиц хозяйки, оставшейся тут же, шорох плотной ткани в руках юной помощницы. Иттрик то и дело ловил на себе её взгляд, полный искреннего и по-детски наивного любопытства, однако, стоило ему пошевелиться или, более того, обернуться, как Ивенн смущалась и краснела, снова утыкалась носом в работу. Странно ему было и то, что девушка так заинтересовалась, ведь обыкновенно один его вид, потрёпанный, усталый, вечно какой-то помятый и серый, вызывал неприязнь, и многие даже не стеснялись этого возникающего по отношению к нему чувства, но Ивенн не то что не оттолкнула его, пожалуй, даже наоборот. И он не знал, как вести себя с нею: держаться ли на равных, кланяться ли и благодарить за доброту.
— Я приготовлю тебе постель наверху, — Уна, наконец, оставила вязание, решительно поднялась и направилась к лестнице. — Правда, подушек чистых у нас больше нет, ну да ничего, мы с Ивенн завтрешним утром постираем. Одну ночку ведь потерпишь?
Иттрик поднялся, чувствуя, что мучительно краснеет. Уж к чему-чему, а к такому обращению он точно не привык. Из других трактиров его гнали, как бродяжку, а ежели он стучался в чью-либо избу, то его не пускали даже переночевать. Бросали где-нибудь в сенях ворох соломы, и ему ничего не оставалось, кроме как сворачиваться диким зверьком в углу и кутаться в серый плащ, где только не заштопанный. В самом Кейне его знали и уважали, как жреца Сварога по праву рождения, а вот в окрестностях он был никем, ведь жрецы не имели никаких отличительных знаков и тем более скрывались нарочно от дозорных из Халлы или Дартшильда. И навряд ли вид грязного, оборванного парнишки не от мира сего с грустными голубыми глазами, больше похожего на привидение, нежели на человека, вызывал бы доверие.
— Да мне хоть на улице, — юноша смущённо улыбнулся и невольно снова поглядел на притихшую Ивенн. — Только бы под крышей. Спасибо вам…
— Пустяки, — Уна засмеялась. — Уже поздно, а ты устал, едва стоишь. Ивенн проводит тебя.
7. Ночной разговор
…Ветер, хмельной и вязкий,
Шепчет в уши одной подсказкой:
«Время мало, торопись и не жди конца пути.»
Кто же первым рискнёт перейти?
Несмотря на сильную усталость, Иттрик не уснул сразу. Отсутствие подушки совсем не помешало чувству покоя и тепла, завладевшему им полностью благодаря ласковому приёму, горячему ужину, мягкой и удобной постели. Впервые за много дней он ночевал не на клочке грязной соломы, а на пуховой перине, укрывался не плащом, а тёплым одеялом, видел в окно не полузаброшенный незнакомый двор, а чистый клочок ночного неба, усыпанного звёздами. Отчего-то невольно вспомнилась жизнь в племени — всё это было настолько давно, что уже подёрнулось сизой дымкой прошлого и казалось не совсем правдой. Тогда у него ещё был дом, были близкие, родные люди… Рыжая ведьма отняла у него всё. Сначала жизнь, а потом и то, что было дорого здесь, в Прави. Не сразу, постепенно, и оттого ещё больнее.