— Нет, не сведу, — покачал головой Яша. — Пропуск постараюсь достать, а сводить не буду.
— Ради товарища-то можно бы и свести, они бы ловчее столковались, — заметил Бойко.
— Нет, — решительно сказал Яша и вышел из комнаты.
14. Черные дни
Конец декабря и катакомбистам и их городским разведчикам принес немало бед.
Отчаявшись прорваться в катакомбы, оккупанты подтянули в Нерубайское, Усатово, Куяльник и Кривую Балку артиллерию и трое суток гвоздили снарядами по входам в штольни. Потом согнали местных жителей, под дулами автоматов и пулеметов заставили их замуровывать все входы, засыпать песком и камнями все провалы и щели, все воздушные и водяные колодцы. Оставили только небольшую щель рядом со штольней первой шахты в Нерубайском. На рассвете четвертого дня сюда прибыла на грузовиках немецкая химическая рота. Солдаты в защитных комбинезонах сгрузили баллоны и компрессорами начали нагнетать под землю хлорный газ.
Заживо похороненные на глубине 45—50 метров катакомбисты в противогазах, изнемогающие от усталости и отсутствия воздуха, строили газонепроницаемые перегородки, ломами и кирками пробивали в толще земли и камня отдушники и сквозняки, пилами выпиливали в камне новые проходы в пустые многокилометровые штольни, боролись со сном, потому что спать было некогда; боролись с голодом, потому что продукты оказались замурованными в штреках, наполненных газом; боролись с подпочвенными водами, которые мощным потоком хлынули в штольни из потревоженных взрывами родников… Боролись в темноте, потому что керосиновые фонари пожирали остатки кислорода, чадили и гасли. Тела катакомбистов покрылись липким потом. Легкие их шуршали, как сыпучий песок. Руки кровоточили. Глаза выходили из орбит. Мутилось сознание…
Радисты не могли вынести на поверхность рацию.
Связные не могли вырваться из подземелья.
Связь с Москвой и городом оборвалась…
А в городе лютовали метели и бушевали каратели. В свист и вой ветра вплетались стоны и крики, в снежные вихри — седые волосы женщин и пух вспоротых во время облав подушек. Опасно было выйти на улицу не только после комендантского часа, но и среди бела дня. Толпами гнали людей: на Слободку — в гетто, по Николаевскому шоссе — на смерть.
Только к январю катакомбисты отвели газы в необитаемые подземелья, остановили воду, пробились к воздуху, в город пришли первые связные. Надо было восстанавливать связи с уцелевшими подпольщиками в городе, в порту, на железной дороге.
Петра Бойко и Яшу Гордиенко вызвали в катакомбы. При разговоре Бадаева со Стариком Яша не присутствовал, но когда его позвали в штабную пещеру, Петр Иванович сидел красный и потный, будто его только что выпрягли из биндюга. Парторг Зелинский говорил ему, очевидно, продолжая давно длившийся разговор.
— Ты же коммунист, черт возьми, понимать должен!
Владимир Александрович возбужденно ходил по штабной пещере. Увидев Яшу, Бадаев сразу выключился из разговора, увел его в дальний угол.
— Как дела, Капитан? Москва тебе привет шлет и просит помощи.
Заметив тельняшку под расстегнутым ватником, спросил:
— Ты рябчик и в городе носишь?
— Что вы, дядя Володя! За это расстреливают без суда и следствия.
— К нам шел, нарядился?
— Ага, — покраснел Яша.
— Как здоровье отца?
— Болеют батя.
— Врачу надо показать. Обязательно. Если деньги для этого нужны, не стесняйся, дадим.
— Смотрели уже их доктора.
— Ну?
— Не поднимутся батя…
Бадаев обнял его, присел рядом на каменную скамью, внимательно слушал, подперев щеку левой рукой.
— Скажи мне, Яшко, ты вправду уничтожил тогда удостоверение Николая Бакова, когда тебя задержали на Базарной?
— Что за вопрос? Съел.
— Может, не съел? Может, выбросил? Не могло оно попасть в чужие руки?
— Ну, что вы, дядя Володя! Я же тогда желудок засорил, неделю маялся.
— А как же Фимка выкрутился?
— Ха! Этот кадр из воды сухим выйдет! — засмеялся Яша. — Заявил своему начальнику, что, мол, забыл удостоверение в брюках и отдал в стирку. Принес ему в оправдание комок размокшей бумаги, так спрессованной, что там никакая экспертиза не помогла бы. Потеха!