Злоба в последних словах прозвучала так явно, что Ракитин на миг усомнился:
— И это действительно говорил Веденин?
— А то кто же? Меня, надеюсь, не можешь заподозрить?.. Правда, ни к «Миру искусства», ни к «Аполлону» близок я не был, придерживался в живописи иных, более радикальных позиций. Но ведь это никогда не отражалось на нашем знакомстве?.. Впрочем, Иван Никанорович, не принимай близко к сердцу. Надо понять и состояние Веденина. Не удалась ему картина для выставки. Даже заканчивать отказался...
— Это точно?
— Собственными ушами слышал, как расписывался перед Бугровым в своей несостоятельности... Вопросов больше нет?
Ракитин только хрустнул пальцами. Резко повернувшись, вышел из кабинета. И снова темнота, тишина.
— Уеду! — в тоске и ярости крикнул Векслер. — Завтра же, сегодня же уеду!
И весь остаток ночи превратился для него в бессонное ожидание отъезда. И весь наступивший день (коротко попрощался с Ракитиным, отвез чемодан на вокзал) заполнился ожиданием. Завершая дела, обошел издательства и редакции, еще раз побывал в союзе. («Владимиру Николаевичу попрошу передать нежнейший мой привет!») Векслеру казалось, что он делает круг за кругом, все плотнее приближаясь к вокзалу, поезду, к вагону...
Час оставался до отъезда. От нечего делать решил зайти в комиссионный магазин, где в отделе предметов искусства нашел себе прибежище Бездорф.
Этот отдел занимал узкую галерею под самыми сводами. Внизу, между прилавками, плескалось шумное торжище. Здесь же, на галерее, царила приглушенность, воздух был затхлым, с каким-то карболовым привкусом.
Бездорф стоял в углу, за конторкой. Мраморный амур за его спиной предостерегающе касался пальчиком пухлых губ, а за окном мигали неоновые буквы соседнего ресторана.
— Чем могу служить? — обернулся Бездорф на шаги. — Петр Аркадьевич! Милости просим!
Векслер огляделся. Вокруг, в раззолоченных рамах и багетах, выставляла себя напоказ посредственность — тусклые полотна второстепенных, забытых живописцев.
— Оригиналы нерадующие, — вздохнул Бездорф. — Все, что заслуживает внимания, не к нам попадает — в музеи. Да и покупатель пошел разборчивый, собственное мнение имеет. Вот и посудите, может ли такая служба удовлетворить?
Горестная гримаса скомкала лицо Бездорфа. Покачал головой, скинул на счетах несколько костяшек.
— А вы как здравствуете, Петр Аркадьевич?
— Великолепно, — ответил Векслер и заторопился: — Прощайте! Возвращаюсь в Москву.
— Так быстро? Помнится, намеревались погостить всю осень.
— Передумал, — отрывисто кинул Векслер и тут только понял, какая потребность привела его к Бездорфу — потребность хоть перед кем-нибудь высказать все, что скопилось со вчерашнего дня.
— Работать еду! Довольно размениваться! Приеду, запрусь, забуду обо всем и — за кисти!
— Картину задумали? А сюжетец какой? Производственный или колхозный?
— Сюжетец? — брезгливо проскандировал Векслер. — Экий торгашеский жаргон усвоили!.. Разве истинная живопись нуждается в сюжете? Она сама себе сюжет!
— Однако, Петр Аркадьевич, времена нынче больно реалистические. Оценят ли по заслугам?
— Скажите проще — найдется ли заказчик или покупатель? А мне плевать!.. Это вы боитесь припомнить то время, когда наша живопись, левая живопись, диктовала свои законы. А я горжусь тем временем. И не желаю превращаться в такого же, как вы, торгаша!
На этот раз на лице Бездорфа обозначилась оскорбленность. Даже попытался принять независимую позу.
Но Векслер отмахнулся: — Перестаньте!..
И поспешил вниз — сквозь магазинный водоворот.
Неоновые буквы пестро освещали проспект. Воздух после дождя был прохладным, свежим...
Векслеру страстно вдруг захотелось все остановить, перечеркнуть — и последний разговор с Ведениным, и ночь у Ракитина, и приход к Бездорфу... Остановить, перечеркнуть, передумать. Никуда не ехать. Или ехать по-другому. Нахлынула тревога: так ли все будет?.. Но сейчас же снова озлобился: «Погоди же, Константин Петрович!»
А в поезде, когда убежали назад городские огни, усмехнулся: «Ракитин-то! Чистюля, ангелок, вегетарианец!.. Представляю, как еще вцепится в горло Веденину!»
«Возможно, приеду», — сказал Веденин Ольге. Прошла лишь ночь. Вернувшись в мастерскую, увидел вчерашний портрет. Кивнул портрету — точно пожелал доброго утра. И стал ожидать середины дня, всяческими делами стараясь заглушить нетерпение.
И все же выехал слишком рано: не было четырех часов, когда трамвай свернул к Обводному каналу. Подумав, что Ольга еще на заводе, что предстоит дожидаться ее в коридоре общежития, Веденин рассердился на себя: «Вот и расплачивайся за нетерпение!»