Но тут Веденин добрался до верхней площадки. Громкий шум голосов откликнулся на его звонок.
— Хвалю за точность. Раздевайся, — встретил Голованов и вывел Веденина на простор мастерской.
Горели все лампы: и под потолком, и в наклоненных софитах, и на узенькой галерее (она примыкала к внутренней стене, а наружная была сплошь стеклянной, испещренной бликами городских огней).
— Константин Петрович Веденин! — возвестил Голованов.
Грянуло оглушительное подобие музыки: шумовой оркестр, запрятанный где-то в глубине. Веденин здоровался. Вокруг улыбались молодые липа. Две девушки подхватили под руки:
— На выставку! На нашу отчетную выставку!
Выставка состояла из летних этюдов, часть которых Голованов уже показывал Веденину. Теперь эти этюды были развешены на щитах вдоль стены галереи, и снова, рассматривая их, Веденин ощутил кипучесть, необозримость родной земли.
— Не забыл, Константин Петрович, при каких обстоятельствах я впервые знакомил тебя с этими работами? Ну, а как поживает открытый тобою талант?
— Начал заниматься.
— Значит, пришел? Сделал выбор?..
Снова грянул оркестр. Голованов поспешил навстречу новым гостям и вернулся с группой художников; среди них был и Ракитин.
Продолжая стоять на галерее, Веденин имел возможность наблюдать, как, остановившись посреди мастерской, Иван Никанорович приветственно взмахнул обеими руками, кинул какую-то шутливую фразу (студенты, столпившиеся вокруг, рассмеялись), а затем, обернувшись к художникам, громко сказал:
— Я часто ставлю молодежь Владимира Николаевича в пример своим студентам. Не правда ли, чудесная молодежь? Сколько спаянности, оптимизма!
Тут увидел Веденина:
— Константин Петрович? И вы пришли?
Взбежав на галерею, крепко пожал Веденину руку:
— Молодцом! Право, молодцом! Был у меня недавно Петр Аркадьевич, сетовал, будто вы изнуряете себя работой. Однако вижу иное!
Дальнейшим восклицаниям помешали художники, которых Голованов привел на выставку.
— Ах, да! — воскликнул Ракитин. — Помнится, мы с вами даже поспорили, Константин Петрович, из-за этих этюдов. А знаете, сейчас они кажутся мне ярче, сочнее.
И снова грянул шумовой оркестр, на этот раз встречая Кулагина.
— Вот это встреча! — рассмеялся он, остановившись на пороге. — А я-то боялся, что влетит за опоздание.
— Еще две минуты, и тебе действительно влетело бы, — ответил Голованов.
Ровно в девять часов он попросил гостей занять места. По существу, официальное приглашение мало соответствовало обстановке мастерской. Лишь для гостей было поставлено несколько кресел, что же касается молодежи, она расположилась и на станках и прямо на полу.
— Вот и сентябрь, — не повышая голоса, сказал Голованов. — Новый, молодой учебный год. Однако можно ли отделить учебную работу, которую мы начинаем, от только что ушедшего лета?
Он обвел молодежь внимательным, долгим взглядом. Резко очерченное лицо согрела улыбка.
— Хочу быть справедливым (кивнул на выставочные щиты). Поработали этим летом неплохо. Но кто из вас может сказать, что все воплотил, все запечатлел?.. Вижу по глазам, вы вернулись не только с заполненными альбомами. Вы принесли богатство впечатлений и замыслов, которые еще предстоит осуществить. Для этого надо будет много заниматься, много работать. Но мы мечтаем, мы хотим!
Бородатый художник, сидевший рядом с Ведениным, наклонился и тихо сказал:
— Не слишком ли возвышенно? Молодежь-то нынешняя... Ей попроще, поконкретнее!
И действительно, молодежь, заполнявшая мастерскую — крепкая, загорелая, внешне огрубевшая на ветру и на солнце, — казалась контрастирующей с той мягкостью, которая звучала в голосе Голованова.
Однако он закончил все на той же ноте:
— Начинаем вечер мечтаний. Все мечты осуществимы, если рождаются в недрах жизни, если опираются на жизнь, если дружные руки поддерживают эти мечты!
И вечер мечтаний начался.
Он и дальше ничем не напоминал официальное собрание. Прислушиваясь к непринужденной беседе, Веденин снова вспомнил старого академика. В редкие минуты хорошего расположения духа он рассказывал о своих поездках в Италию. Но не жизнь — лишь мраморные руины далекой и чужой страны видел академик.
А молодежь (второй час продолжалась беседа) — молодежь продолжала жить на близкой и родной земле. Говорили по-разному: одни образно, ярко, другие — застенчиво, с трудом подбирая слова. Но все об одном — о жизни, которая так близка, что, стоит выйти за порог мастерской, — окружит, увлечет в своем потоке.