Девушка в широкой блузе рассказывала, как два месяца провела в колхозе, научилась косить и даже заработала трудодни. Она обстоятельно рассказывала, как сначала колхоз затянул уборку сена, как создалось угрожающее положение, потому что из района сообщили, что ожидается перемена погоды, как спохватились, обогнали дождливые дни, как затем отчитали колхозники своего председателя за непродуманный график...
Это был простой рассказ о простом труде, но это был рассказ художника. Он был таким, потому что в нем открывалось приволье полей, сверкала роса на заре, сочными волнами ложилась трава под взмахами косы и с каждым взмахом играли молодые мускулы... Девушка рассказывала и заставляла видеть небо в той голубой бездонности, в какой оно проплывает над головой, если в обеденный час глядеть высоко вверх, откинувшись на стоге сена. А когда кончался этот час, девушку снова окружали люди, которых она узнавала в их труде.
Два месяца провела девушка в колхозе. Высокий чубатый студент это же время провел на черноморских виноградниках, где каждая гроздь наполнена сладостной солнечной теплотой, а когда по ночам загораются светляки, кажется, что виноградный сок искрится и брызжет... По-разному прошло это лето. В неторопливом рассказе широкоплечего студента оно поднялось металлургическим гигантом, торжественно празднующим пуск нового прокатного стана. Другой студент — подвижной, жестикулирующий — спускался в шахту, где непрерывно мчатся электросоставы, где отдается их гул в антрацитовых стенах штреков. Затем говорила вторая девушка. Была она маленькой, с виду тщедушной, но начала говорить — и узнали, что вместе с баркасом женской рыбачьей бригады на несколько дней выходила в северное, сурово плещущее море; сети, когда их тянут из воды, отсвечивают перламутровой чешуей, а вода в середине сетей будто вскипает...
— И ты не боялась? А если бы шторм начался?
— Ну и что же? Бригада была не просто женская. Комсомольская бригада!.. Я на временный учет стала к ним в организацию. А перед отъездом отчитывалась на общем собрании, рисунки показывала. Четыре часа продолжалось обсуждение!
— А я четыре дня скакал на ишаке, — сообщил под общий смех застенчивый, чуть заикающийся студент.
— На ишаке? Да разве может ишак скакать?
— У меня скакал.
Так начался еще один рассказ — о том, как в степи, в расплавленном воздухе, над комбайнами, плывущими в пшеничном раздолье, вдруг возникают очертания далеких остроконечных гор, а потом степь отходит назад, все ближе, круче подымаются горы, все теснее переплетаются ущелья и аулы, а над ними — цветение альпийских лугов, и наконец во всей белоснежной красе открывается шапка Казбека... И даже ишак («Опять ишак! Дался тебе ишак!») — даже он, остановившись как вкопанный, благоговейно глядел на Казбек черносливовыми зрачками.
Такой была эта беседа. Изобильной по разнообразию впечатлений. Щедрой и бескорыстной: каждый спешил поделиться всем, что узнал, увидел. Переполненной красками: пухлые альбомы тут же ходили по рукам.
Однако на этом беседа еще не закончилась. Слово неожиданно попросил Кулагин.
— Не думайте, что собираюсь приветствовать вас от лица гостей, — обратился он к студентам. — Хоть и прошло немало лет с той поры, когда окончил я академию, Владимир Николаевич попрежнему, так же строго и взыскательно относится ко мне, как к своему студенту. Ну, а коли так, не желаю причислять себя к среднему поколению. Значит, и мне следует сегодня отчитаться.
Веселые аплодисменты покрыли эти слова.
— Правда, академия была тогда другой, — продолжал Кулагин. — Помню, как пришел в первый раз. Любопытство разбирало, хотелось скорее увидеть, как занятия идут... Вот и заглянул в одни двери. Вижу доски, рейки, стружку. Столярным клеем несет. Что за чертовщина?.. Оказывается, попал в мастерскую конструктивистов. Утверждали эти конструктивисты, что с живописью покончено, что на смену краскам и холсту должны прийти строительные материалы... В другую зашел мастерскую — студенты митингуют, выносят недоверие своему профессору. Дескать, не отрешился от реалистических традиций. Многим тогда леваки задурили голову... Вот какие были времена! Плохие времена для нашей академии!.. А все же мне повезло: нашел дверь в мастерскую Владимира Николаевича. И горжусь, что из этих дверей вышел в творческую жизнь, что могу отчитаться сегодня, как студент мастерской Голованова!
Развернув пакет, лежавший рядом с ним, Кулагин вынул альбом: