— И что же ты посоветовал?
— Конечно, эту мысль очень трудно передать графически, на рисунке. И все же прекрасная мысль!.. Не мертвые, навсегда разлученные с живыми, а живые среди живых. Тихомиров так и сказал: живые!
— Но что же ты посоветовал, Никодим?
— Посоветовал испытать свои силы. Возможно, рисунок получится неудачным. Но как же итти вперед, не имея смелости, боясь дерзать?.. Пусть пытается, пусть пробует силы! Даже если неудача — все равно это будет шаг вперед. Молодой художник обязан развивать в себе упорство!
Никодим Николаевич говорил вполголоса, но каждое его слово отдавалось радостью в сердце Александры. Еще никогда она не слыхала, чтобы брат говорил с такой горячей убежденностью.
— И еще... Я еще не все сказал... Беседуя с Тихомировым, я вдруг почувствовал то, что прежде никогда не испытывал... Я позавидовал!
— Тихомирову?
— Что ты, Саша! Разве я мог бы допустить такую зависть? Нет, я позавидовал тем счастливым минутам, которые его ждут!
Никодим Николаевич почти вплотную приблизил свое лицо к Александре. И она сама, приподнявшись, нашла и крепко сжала его руки:
— Помнишь, Никодим, много лет назад я послала тебе письмо, спросила в этом письме — нужен ли ты искусству, можешь ли в нем занять настоящее, собственное место?.. Потом пожалела, что послала это письмо. Но лишь потому, что оно не могло не причинить тебе боль.
— Зачем же, Саша, вспоминаешь об этом?
— Потому что это было много лет назад. Потому что ты был тогда другим...
— А сейчас?
— Сейчас ты не нуждаешься больше в жалости. Ты же сам ощутил, что искусство невозможно без любви — сильной, глубокой любви к жизни. И разве жизнь, окружающая нас сегодня, — разве она не требует отдать ей все силы, всей силой соединиться с ней... Ты нашел свое место в искусстве! Есть ли выше счастье — учить, выращивать, подымать?..
Долго они говорили в эту ночь. Говорили в темноте, жарким шепотом, прислушиваясь к ровному дыханию Васи, точно охраняя его крепкий сон.
Рассвет пробивался сквозь штору, когда наконец разъединили руки. И тогда, на этот раз ни в чем не солгав, Александра сказала:
— Я верю. Я верю в тебя, дорогой!
Все сильнее, все чаще дожди. Все плотнее к окнам подступает осень. Из окон мастерской виден почерневший сквер: голые ветви, мокрые скамейки... Плохое время. Пасмурное время. Но Веденину было хорошо.
Месяц назад он сказал Александре: «Я нашел». И весь этот месяц он неутомимо испытывал найденное на ясность, на чистоту, на крепость... Работа! Казалось, она безраздельно владела Ведениным, когда он трудился над первым эскизом. Однако только теперь это слово приобрело полную зримость и осязаемость.
Работа!.. Просыпаясь рано утром, произносил одними губами: «Работа... Работать... Работаю...» Одевался наощупь, не зажигая света. И сразу же, с первых шагов все становилось превосходным: холодная струя под краном, обжигающий глоток крепчайшего чая, заспанная улыбка Маши...
Часто завтракал вместе с Зоей. Торопясь в институт, она тут же за столом просматривала записи лекций. Расставались в прихожей. Зоя сбегала по лестнице, скользя ладонью по перилам. А Веденин подымался в мастерскую. Отсюда, сразу за порогом (Работа... Работать... Работаю...) — отсюда начинался рабочий день.
И пусть облетают последние листья в сквере. Пусть ветер и холод наступают на город. Пусть нафталинный воздух властвует в квартире (Нина Павловна проветривает зимние вещи). Пусть все это именуется осенью. Но какой же тогда должна быть весна?
...Не это ли испытывала и Ольга? Входя в мастерскую, она терпеливо ждала, пока Веденин просматривал и исправлял заданное Семену на дом. При этом он редко обнаруживал доброту и снисходительность, чаще бывал строгим, даже придирчивым. Если же и оставался доволен, не забывал предупредить:
— Радоваться рано! Это лишь первые шаги!
Затем, объяснив новое задание, оборачивался к Ольге:
— Теперь наш черед!
В строгом смысле слова Ольга не позировала. Веденин не требовал ни молчания, ни неподвижности. Одно условие поставил с самого начала:
— Я покажу вам холст не раньше, чем закончу. Запаситесь терпением. Согласны?
Ольга согласилась. Она подымалась на невысокий помост и, с короткими перерывами, позировала два, а иногда и три часа.
Отсюда, с помоста, ей были видны язычки огня в круглой чугунной печке (печка топилась в первый раз, запах накалившегося чугуна смешивался с маслянисто-скипидарным запахом красок). Переведя взгляд в другую сторону, видела прилежно склоненную спину Семена (с каждым разом он получал все более сложные задания).