Эта вторая фигура — черная, в черной, мешковато обвислой спецовке, с головой, словно вдавленной в плечи, с кулаками, сжатыми за спиной, — эта фигура в тени. Лица не видно, но по тому, как пригнулась фигура, намереваясь и не смея совершить прыжок, по тому, как сжаты кулаки за спиной, — читается темная, густая злоба.
Вот, собственно, все, что увидел Симахин на этом внешне скупом полотне. Увидел молодую работницу, остановившуюся у входа в цех. Увидел в тот момент, когда она обернулась, услыхав тяжелое, сдавленное дыхание. Обернулась и преградила дорогу. И вспыхнул спор. Даже не спор — поединок. В гневной непримиримости девушка протянула руку перед собой, и тот, кто пытался ей угрожать, не смеет приблизиться, должен отступить в бессильной злобе.
Но не только это увидел Симахин. Он увидел девичье лицо — открытое, округлое, чуть наивное. Припухлые, юные тубы. Эта юность и в чистой линии лба, и в легкой закругленности бровей, и в том глубоком, порывистом дыхании, которое приподымает грудь. Эта юность подсказывает и веселую, добрую улыбку, и беззаботный, лучистый взгляд... Но девушка сдвинула брови, первая складка перерезала лоб, а в глазах — сквозь презрение, сквозь гнев — зреет и мужает сильная мысль.
...Симахин продолжал стоять неподвижно. Затем, ни слова не говоря, отошел на несколько шагов. Опять приблизился к полотну. Опять отступил.
— Кто она? — спросил он тихо. И тут же, на полуслове, прервал Веденина: — Погоди! Не объясняй! Сам хочу ответить!
Взгляд его вернулся к девушке, озаренной ярким светом, охваченной ветром, протянувшей руку в гневном и утверждающем жесте.
— Кто она?.. Воплощенная молодость? Молодость нашей страны? Молодая сила нашего труда?.. Веденин! Костя! Ведь это так?
Веденин кивнул. Он все еще был полон волнением, но это волнение сомкнулось с обрадованностью Симахина. И сколько бы до этого часа ни работал Веденин над полотном — лишь сейчас ощутил близость завершения.
— Я еще не закончил, Андрей...
Симахин обнял Веденина — обнял так крепко, что тот услышал, как бьется сердце друга.
— Но разве в этом дело? Ты достиг того, что превращает живопись в жизнь!.. Я вижу не только спор на пороге цеха. Нет, ты столкнул две силы!.. Какая убежденность, какая смелость в этой девушке. А ведь глаза, с которыми она скрестила свой взгляд... Я их не вижу, но знаю — страшные они, бешеные, налитые кровью. А кулаки... И все же, как ни сжимаются кулаки — не смеют подняться, парализованы... Костя, ты написал прекрасное полотно!
Только теперь Симахин разомкнул объятия.
— А твоя картина, Андрей?
— Она еще в мастерской. Еще не знаю, добился ли всего, чего хотел... Но знаю одно — лишь теперь увидел жизнь, какой она есть!
Мгновение помолчав, Симахин добавил:
— На днях ко мне вторично пришел Бугров. Сообщил, что я включен в состав отборочной комиссии. Сначала я наотрез отказался. Мне казалось, что после того, что случилось... Но Павел Семенович отверг мои возражения. И спросил: «Зачем оглядываться на то, что осталось позади?»
Взгляд Симахина снова вернулся к девушке на полотне. Подошел и кивнул, точно встретившись с ней глазами:
— Как же не вспомнить, Костя, молодую нашу клятву?.. Да, всю жизнь мы будем верны родной земле, родному народу. Эту верность оправдаем в одном с ним ряду, в одной борьбе. Жизнь приравнивает сегодня наш труд к оружию. Никогда не выпустим наше оружие из рук!
...Клятва заново произнесена. Что с того, что далек заонежский день, что седина посеребрила головы?
Девушка смотрит с полотна. В ее пытливых глазах читается завтрашний, беспредельный в творческой свободе день.
Перед тем как приступить к работе, отборочная комиссия собралась в кабинете Голованова.
Здесь был пожилой взлохмаченный художник, полотна которого давно вошли в историю русской реалистической живописи. Барабаня пальцами по краю стола, то наклоняясь вперед, то откидываясь на спинку кресла, он всей своей фигурой выражал удивительную подвижность. На другом конце кабинета, рядом с Симахиным и Ведениным, расположился другой, не менее известный художник: черная академическая шапочка и белая клинообразная борода придавали ему облик ученого. Еще один член комиссии — худощавое лицо с острым, выдвинутым вперед подбородком — сидел возле Голованова. Он исполнял обязанности секретаря и вносил в эту работу такую же резкую определенность, какой отличались и его скульптуры... Москва, готовясь оценить произведения ленинградцев, прислала комиссию, авторитетность которой была бесспорна.