— Это незыблемое право, — сказал Веденин. — Но чтобы воспользоваться этим правом, надо понимать, надо чувствовать жизнь. Надо ее любить!
Ракитин ничего не ответил. Лишь резко отошел в сторону. Веденин снова обратился к членам комиссии:
— Здесь говорилось, что в творчестве Ивана Никаноровича изживаются влияния импрессионизма. Я не верю в это. Я вижу другое. Разве не справедливее сказать, что художник посвятил свое внимание стилизованной орнаментике знамен, самоцельной игре светотени? Разве художник не подменил живых людей статическими фигурами натурщиков? И разве это холодное равнодушие к избранной теме не говорит о все тех же чуждых влияниях?
Веденин отошел от картины, сел рядом с Симахиным и почувствовал крепкое рукопожатие друга.
— За вами слово, Андрей Игнатьевич, — сказал Голованов.
— Я понимаю, — начал Симахин, — понимаю, как трудно живописцу признать неудачу. Понимаю, потому что сам... Вам всем известно, какую оценку полгода назад получила моя картина. Иногда очень трудно найти в себе мужество признать неудачу. Но это мужество необходимо, чтобы порвать с тем чуждым, что мешает итти вперед!
Теперь одному лишь Голованову оставалось определить свое отношение. Но прежде чем он успел начать, вскочил, стремительно выбежал на середину мастерской взлохмаченный художник.
— Разрешите!.. Нет, я еще не высказался!
Кинув на секретаря сердитый взгляд, точно требуя немедленно внести поправку в протокол, художник отрывисто сказал:
— Живешь-живешь, а все еще ошибаешься!..
И продолжал с той же горячностью:
— Владислав Петрович! Истинно так — поторопились мы, сквозь розовые очки смотрели!.. Упорствуете? Ну, я-то не первый десяток лет вас знаю. Сами еще признаете. Что же меня касается... Не взыщите, Иван Никанорович, — и этому с молодости меня учили: правда стыда дороже!.. Прошу записать: присоединяюсь к мнению Константина Петровича Веденина!
Все это время Ракитин продолжал стоять неподвижно. Лишь резкая смена выражений лица обнаруживала смятенность. Теперь же подался вперед — от полотна к Голованову.
— Должен заявить, Владимир Николаевич, что подобное отношение считаю глубоко пристрастным. Если комиссия заинтересована, чтобы ведущие ленинградские художники...
— Какое имеете вы основание обвинять комиссию в пристрастии? — сдержанно спросил Голованов (морщины на его лице обозначились резче и глубже).
— Я думаю, что вам, руководителю ленинградской организации союза...
— Ошибаетесь. Я никогда не болел дешевым местным патриотизмом. По положению, отборочная комиссия должна вынести окончательное решение на заключительном заседании. Однако, Иван Никанорович, хочу внести полную ясность: я среди тех, кто не считает возможным рекомендовать вашу картину!
Три месяца прошло с того дня, когда Нина Павловна впервые встретилась с Александрой. Знакомство, начавшееся накануне болезни, за это время превратилось в дружбу.
— Сейчас я шла к вам, Александра Николаевна, и думала: как все переменилось. Не только вокруг, но и во мне самой... Вспоминаю молодость. Она была бесцветной, однообразной. Казалось, никогда ничего в ней не произойдет. Но я познакомилась с Константином Петровичем... Потом Петербург. Художники, выставки, споры об искусстве... Мне казалось, я рядом с мужем. А на самом деле провинциальная девушка пыталась сберечь маленькие свои интересы.
— Маленькие? — переспрашивает Александра.
— Да, теперь вижу — очень маленькие. Константин Петрович жил в большом мире общественных интересов, вокруг него кипела борьба. А мне хотелось всех примирить, сделать так, чтобы в дом, в семью не проникли никакие волнения... Потом поняла, что добиваюсь невозможного. Как уйти от волнений, если они тут же, в самой работе мужа?.. И все-таки я пыталась сберечь хоть собственный маленький мир...
— А сейчас? — спрашивает Александра (они сидят рядом, соединив руки). — Разве сейчас вы такая же?
— Нет! Вижу, как все переменилось!.. Говорят, время сглаживает острые углы. Но у Константина Петровича иначе. Да разве в одной его жизни?.. Всюду борьба!
Нина Павловна качает головой, точно сетуя на то, что делается в жизни.
— Я вам рассказывала, как недавно Константин Петрович порвал с Векслером. Теперь же резко выступил против художника Ракитина. А Сергей? Совсем молодой. Второй год всего, как работает в театре. И тоже враждует со своим руководителем... А Константин Петрович несколько дней назад был на рабочем собрании. И там, на заводе, — и там борьба!
Нина Павловна снова качает головой, но ее лицо вдруг озаряет, молодит чуть задорная улыбка: