— Такая ли я, как прежде?.. Провинциальная девушка кончилась. И маленький мир, в котором эта девушка жила, — он тоже кончился. Самое удивительное — я не жалею об этом! Мне даже кажется, что я сама... Я сама могу сделаться воинственной!
— Я понимаю вас, — отвечает Александра. — Если бы вы знали, как и мне не терпится скорее вернуться в жизнь со всеми ее делами, событиями, борьбой... Перечитываю письма Михаила Степановича и считаю дни до отъезда.
— Скоро вы нас покинете, — огорченно говорит Нина Павловна. — Сначала Никодим Николаевич, теперь вы...
— Он иначе не мог поступить, — отвечает Александра. — Он должен был так поступить, как бы ему ни был дорог ваш дом... А как идет работа Константина Петровича?
— Успешно. За короткий срок достиг того, на что прежде уходили многие месяцы... Я не берусь быть профессиональным критиком, но убеждена — это самая глубокая, самая человечная из всех картин Константина Петровича. Мне хотелось бы, чтобы вы сами увидели!
— Непременно, — кивает Александра. — Близок день, когда я взбунтуюсь, выйду из-под опеки Ипатьева. И тогда...
Приход Никодима Николаевича прервал беседу. Он вошел, никого не видя, не замечая, опрокинув стул на своей дороге.
— Что с тобой, Никодим?
Вместо ответа, лишь взмахнул рукой.
— Что с тобой, Никодим? Садись и успокойся.
— Я совершенно спокоен. Не так-то просто вывести меня из равновесия!
— Но что случилось? Откуда ты?
Только теперь Никодим Николаевич начал свой рассказ.
...Он заехал в библиотеку союза, чтобы подобрать литературу для ближайших занятий с кружковцами. Выходя из библиотеки, услыхал громкие голоса в соседней гостиной.
— У меня и в мыслях не было подслушивать. Но я не мог не обратить внимание, что в разговоре часто упоминается имя Константина Петровича. К тому же мне показалось, что разговор ведется в каких-то неприязненных тонах.
Остановившись у дверей, Никодим Николаевич стал свидетелем разговора, в котором особенно настойчиво звучал голос Ракитина.
Художников, собравшихся в гостиной, объединяло чувство недовольства. Причины недовольства были разными. Одни негодовали на отборочную комиссию, отклонившую их работы. Другие, все еще цепляясь за старые эстетские взгляды, находились в скрытой оппюзиции к руководству союза. В обычное время эти художники не отличались между собой особенно тесными отношениями. Но сейчас тяготели друг к другу. Речь Ракитина то и дело прерывалась одобрительными восклицаниями.
— Вполне разделяю, товарищи, ваши чувства, — говорил он с подкупающим дружелюбием. — И не потому, что моя работа подверглась обструкции. Это меньше всего беспокоит меня. Найдутся авторитетные организации, которые поправят комиссию, укажут, что она поддалась нездоровым влияниям... Нет, я думаю не о себе. Одно беспокоит меня — принципиальная сторона вопроса!
Здесь Ракитин понизил голос, но Никодим Николаевич различил и дальнейшие слова:
— Кто задал тон комиссии? По существу, Веденин!.. Мы все одинаково ценим прошлую творческую деятельность Константина Петровича, но значит ли это, что можно закрывать глаза на нынешние его неудачи. Да, как ни прискорбно, — картина для выставки ему не удалась. Вам всем известно: она не значится в списке тех произведений, которые рассматривает комиссия. Грустно, очень грустно!.. Но разве иногда не приходится наблюдать, как художники, исчерпавшие собственные творческие возможности, превращаются в слепых, озлобленных завистников?
Последняя фраза снова вызвала одобрительные возгласы. И снова Ракитин повысил голос:
— Можно ли сказать, что мы против критики? Напротив! Она необходима нам, как живительный воздух! Но мы возражаем и будем возражать против того, чтобы здоровая, объективная критика подменялась вкусовщиной, злопыхательством, заведомым шельмованием!.. Можно ли считать нормальным, что оценка наших работ зависит от человека, расписавшегося в творческом бессилии?
Никодим Николаевич не смог дальше слушать.
— Извините, что вторгаюсь, — начал он, войдя в гостиную (его появление вызвало некоторое замешательство). — Я не собираюсь отвечать на те недостойные выпады, которые только что были здесь допущены. Но я должен поставить вас в известность, что именно сейчас Константин Петрович заканчивает новую картину, и эта картина...
Подумав, что Веденин не уполномачивал его говорить о своей работе, Никодим Николаевич запнулся. Ракитин поспешил воспользоваться секундной паузой.
— Примем информацию к сведению?.. Разумеется, если можно доверять информации прислужника?
Это было грубым оскорблением. Художники, знавшие тихий нрав Никодима Николаевича, могли ожидать растерянности. Однако, к великому своему удивлению, увидели совершенно иное.