— Никто этого не требует. Поймите, Иван Никанорович, — в тот день, когда ваша живопись станет выразительницей, настоящей выразительницей жизни...
— Снова общие фразы! — перебил Ракитин. — Жизнь? Я понимаю, в советских условиях она диктует определенную тематику, обусловливает направленность содержания... Но кто может мне помешать пользоваться теми изобразительными средствами, которые мне близки?.. Не мне, а вам, Константин Петрович, следует понять, что подобное насилие ничего общего не имеет с истинной творческой свободой!
— А вы... Вы убеждены, что обладаете такой свободой?
— Я живописец! — упрямо крикнул Ракитин. — Десятки поколений художников жили и творили до меня. Пусть они принадлежали к разным школам, разным направлениям... Все равно! Каждый из них становился восприемником всего накопленного в искусстве. Все, что создано в веках, является моим наследием, принадлежит мне!
— И потому образы советских людей вы хотите выразить в омертвелой стилизованной форме?.. Вы утверждаете — вам все принадлежит? Нет, вы всему принадлежите!
— Игра слов!
— Это не слова. Это не игра. Это безродность!.. Нельзя творить, не ощущая глубокого единства живописной формы и того содержания, которое она должна воплотить!
Ракитин рванулся вперед, но Веденин остановил его резким жестом.
— Нет, Иван Никанорович, истинной творческой свободы вы не знаете. Она лишь тогда приходит к живописцу, когда образы, формы, краски он черпает в самой жизни. Если же этого нет... Потому вы и потерпели жестокую неудачу! Потому ваше полотно и превратилось в камуфляж!
— Вы не должны так говорить, — хрипло возразил Ракитин. — Мы с вами в рядах одной организации. Так же, как и вы, я сделал выбор в дни революции — не бежал от нее, не скрывался. Каждый день моей жизни наполнен работой...
— И все-таки это ничего не решает, — покачал Веденин головой. — Было время, когда и мне казалось, что вы хотите приблизиться к жизни... Это не так! Продолжая поклоняться эстетской живописности, вы превратили жизнь на своих полотнах в углового жильца — в жильца, которого выгодно пустить на постой, чтобы отвести глаза его благонадежностью... Я начал это понимать еще раньше, чем увидел последнюю вашу картину. Я почувствовал это еще на массовом зрелище. Каким умозрительным, далеким от нашей действительности было ваше оформление!
Ракитин снова подался вперед, и снова Веденин остановил его:
— Вы предупредили, что приехали для прямого разговора. Пусть и будет таким разговор!.. Недавно я навсегда порвал с Векслером. Порвал, когда увидел озлобленное, вражеское лицо, когда убедился, что для него попрежнему искусство вне жизни и против жизни... А вот сейчас я не могу не спросить себя — в чем же различие между вами и Векслером?
Вместо ответа, Ракитин с такой силой стиснул пальцы, что под ногтями побелело. Одно мгновение Веденину показалось, что разговор окончен, что Ракитин не захочет продолжить разговор. Но он овладел собой.
— Благодарю за откровенность. Однако если вы утверждаете, что я такой же недруг... Чем объяснить тогда, что я пришел к вам?
— Вы пришли ради собственного благополучия. Пришли, чтобы заключить какое-то гарантийное соглашение. Неужели вам не ясна бессмысленность этого?.. Предположим, художник Веденин, не желая обострять отношения, пойдет на сделку с художником Ракитиным... Ну, а дальше? Какую цену имеет такая сделка? Разве маленькие личные соглашения действительны перед лицом боевой, с каждым днем возрастающей направленности нашего искусства?
— Не забывайте, Константин Петрович, — угрожающе произнес Ракитин. — Не забывайте, нам и дальше предстоит жить в стенах одной организации. И если, по вашей вине, эти стены окажутся слишком тесными...
Веденин ответил медленно, раздельно, не повышая голоса:
— Если стены окажутся слишком тесными, если вы не поймете, что дальше нельзя обманывать искусство, обманывать народ, для которого искусство стало необходимостью, — тогда вам придется уйти. Не только из союза — из искусства!
Как ни был напряжен разговор, последних слов Ракитин не ожидал. Крикнул, отшатнувшись:
— Константин Петрович! Я все еще не хочу вражды. Но если меня к ней принудят... Еще неизвестно, за кем пойдут!
И оборвал свои слова, увидя, как странно, пристально смотрит на него Веденин.
— Знаете, Иван Никанорович, кого вы сейчас напоминаете? Не так давно я был свидетелем одного разговора. К молодой работнице явился ее сотоварищ по цеху и стал уговаривать не итти вперед, довольствоваться старыми, отжившими нормами...