Веденин не ответил. Он не сводил глаз с картона. И чем дольше смотрел, тем отчетливее убеждался... Пусть не удался рисунок таким, каким задумал его Семен. Пусть ему удалось запечатлеть в рисунке лишь сегодняшнее, лишь настоящее время. Пусть и Рогов изображен лишь как боец, как рабочий сегодняшнего дня... Нет, не в этом дело! Иное удалось Семену.
Веденин смотрел на Ольгу. Сквозь молодую мягкость лица пробивалась зрелость мысли, та зрелость и настойчивость мысли, в которой рождается мастерство. Образ Ольги — живой, наполненный творческой силой — был решающей удачей рисунка.
— Почему же вы не показывали раньше?
— Опасался, Константин Петрович. Вы ведь правильно предупреждали о трудностях. А я... Чувствовал, что не могу отказаться. И Никодим Николаевич советовал испробовать...
Отстранив Семена, Веденин стремительно шагнул к дверям:
— Андрей!.. Андрюша!..
И протянул картон вошедшему Симахину.
Александра увидела, как только что беспечное, улыбающееся лицо Симахина сделалось зорким и сосредоточенным. Как затем, оторвавшись от картона, взглянул на Веденина. Как перевел взгляд на стоявшего в стороне Семена, снова посмотрел на Веденина, и тот ответил кивком на безмолвный вопрос.
Подойдя к Семену, Симахин сильным и бережным движением опустил ему руки на плечи.
— Константин Петрович показывал мне ваши рисунки. Что касается этого рисунка, этой девушки у станка...
— Она сдержала слово! — воскликнул Веденин.
— А вы? — спросил Симахин, наклонившись к Семену. — Вы даете слово, ничего не жалея, отдавая все силы, развивать и совершенствовать то, что вам дано?
И торжествующе обернулся к Веденину, прочитав в глазах Семена ответ:
— Он сделал выбор! Он станет художником!
Второй раз в жизни Ольга входила в Таврический дворец.
Год назад, в скорбные декабрьские дни, она прощалась здесь с человеком, который до последнего вздоха был солдатом, строителем, трибуном революции.
Как солдат на недолгом и чутком покое, Киров лежал в окружении боевых знамен. Мучительно было поверить, что злодейская рука оборвала эту чистую жизнь, что больше не откроются добрые, проницательные глаза. И так же, как каждый проходивший мимо последнего изголовья Кирова (ни днем, ни ночью не убывал поток трудящихся), Ольга, с трудом сдержав рыдания, поклялась быть достойной той жизни, за которую отдал Киров свою жизнь.
Теперь, год спустя, снова входя во дворец, Ольга не могла не вспомнить тот декабрьский день. Не только она — каждый входивший в залитый огнями дворец думал о Сергее Мироновиче Кирове. Как порадовался бы он этому первому общегородскому слету стахановцев, сколько бы встретил здесь товарищей, друзей.
Одна за другой заводские делегации входили в зал, под сводами. которого на алом полотнище горели слова товарища Сталина: «Техника во главе с людьми, овладевшими техникой, может и должна дать чудеса!»
Время приближалось к началу слета. Огромный зал гудел голосами, перекликался песнями. Люди самых различных профессий, узнавая друг друга по газетным фотографиям, спешили познакомиться, пожать друг другу руки.
Вместе со своей делегацией (за короткое время в цехах Машиностроительного завода появилось много стахановцев) Ольга заняла место в одном из первых рядов.
Еще по дороге, в автобусе, который подали прямо к заводским воротам, ей хотелось поговорить с Фоминым, напомнить ему разговор, когда он спросил: «Как себе представляешь свой завтрашний день?»
Теперь, когда она узнала от Ильи Трофимовича, как заботливо следил Фомин за ее пробами (оказалось, не кто другой, как он, помог организовать опытную площадку в подсобной мастерской), Ольге хотелось от всей души сказать: «Спасибо, Григорий Иванович!»
Однако разговор по дороге не удался. Фомин оказался в одном конце автобуса, она в другом. Тася Зверева, расположившись рядом с Ольгой, всю дорогу не закрывала рта. (Кто мог подумать, что сонная, рыхлая Зверева первая в цехе последует примеру Ольги!)
Тася и теперь, в самом зале, не умолкала ни на секунду. Кончилось тем, что Ольга сказала:
— Помолчи. Дай спокойно подумать.
Бежали последние минуты перед открытием слета. Но еще быстрее бежали мысли Ольги. Как много произошло за последний месяц!
Снова увидела утро, когда начала работать по-новому. В то утро (не затем ли, чтобы показать свою уверенность в успехе) Илья Трофимович явился в выходном костюме, с орденом Трудового Красного Знамени в лацкане пиджака. Он стоял в двух шагах от Ольги, заканчивавшей последние приготовления, а чуть поодаль она увидела и Фомина, и начальника цеха, и предцехкома, и учетчиков из отдела организации труда. А затем словно все отошло, исчезло. Только еще раз кинула взгляд в сторону Семена, кивнула ему и обо всем забыла. Работа, освобожденная от прежних задержек, продуманная в малейшем движении, — работа, в которой машинное время стало властвовать над подготовительным, — эта работа захватила ее целиком.