Состояние легкости, даже больше — упоенности сохранилось и тогда, когда окончилась смена. Ольга все еще ощущала тот новый ритм, в котором до последней минуты проходила ее работа. И как будто все дальнейшее тоже подчинилось этому ритму.
Она еще убирала станок, когда раздался возглас: «Двести три процента!» Толпа товарищей, сбежавшихся со всех сторон, окружила Ольгу. Даже не успела заметить, кто первый протянул ей букет. Подруги подхватили под руки. На дворе перед цехом грянул оркестр — тот самый духовой оркестр, с которым Ольга воевала в клубе. И снова руки товарищей подхватили ее, подняли на платформу грузовика.
И этот митинг, и громадная охапка цветов, с которой она возвращалась в общежитие, и бесчисленные поздравления (до позднего часа в комнате толпилось множество людей), и корреспондент «Комсомольской правды», ворвавшийся после полуночи и пробеседовавший до рассвета, — все вошло в этот удивительный день. Но на этом он еще не закончился, потому что, проводив корреспондента, Ольга вспомнила, что с утра ничего не ела, начала готовить ужин (уже светало, получился завтрак), а Семен воскликнул:
— Чуть не забыл! Константин Петрович тоже велел, Олюшка, тебя поздравить!
А потом, будто и дальше подчиняясь новому ритму, дни заполнились до отказа. Ольга выступала и у микрофона заводского радиоузла, и на районном комсомольском активе, выезжала на родственные предприятия, и к ней в цех приезжали гости, желавшие собственными глазами убедиться, что же нового внесла она в токарный труд. И опять выступала — на этот раз на общезаводском собрании стахановцев, сидела в президиуме между директором завода и Ильей Трофимовичем, а в перерыве шепнула ему: «Вам не кажется, что это как во сне?»
Это не было сном. Десятки рабочих рассказывали собранию, как порвали со старыми навыками работы, как отбросили старые нормы, как внесли в свой труд новизну. Были среди них и литейщики. Казалось бы, совсем другая у них работа, чем в механическом цехе. Но и литейщики говорили об Ольге Власовой. Кто, как не она, заставила их уточнить технологию — так уточнить, чтобы отверстия в заготовках оставались неизменными в своем расположении. Не это ли требование подтолкнуло в литейном цехе стахановскую мысль?
Говорили и разметчики. Один из них прямо обратился к Ольге!
— Повстречались бы мы, товарищ Власова, в какой-нибудь стране под властью капитала, — определенно возникла бы между нами вражда. Там рабочий человек никак не заинтересован в экономии времени. Зачем ему такая экономия? Не на себя работает! А вот ты высвобождаешь нам время, и мы, разметчики советского завода, сердечно тебя благодарим!
Дальше и дальше бежали дни. И на адрес завода и прямо в общежитие стали приходить десятки писем (Ольга вспомнила Зою, прочитав на одном из конвертов дальневосточный обратный адрес). И на каждое такое письмо, просившее поделиться рабочим опытом, надо было ответить без промедления («Жду ответа, как соловей лета!» — писал один из токарей — вероятно, такой же молодой, как Ольга).
И вот наконец сегодняшний день. Раскинувшийся огромным амфитеатром зал дворца. Сквозь многоголосый шум пробивается жаркое гудение прожекторов: кинооператоры приготовились к съемке. Приходится жмуриться, чтобы разглядеть стол президиума. Но все взоры устремлены к столу, и как только на председательском месте появляется Андрей Александрович Жданов — зал встречает руководителя ленинградских большевиков долгими аплодисментами.
Товарищ Жданов, приветствуя слет от лица Областного и Городского комитетов партии, говорит о великом смысле стахановского движения, о том, что это движение — ярчайшее доказательство глубокого проникновения в сознание народных масс идей большевистской партии. Товарищ Жданов произносит имя Сталина, и зал встречает любимое имя громом овации.
С именем Сталина начал свою работу слет.
...В перерыве к Ольге подошел Фомин:
— Собираешься выступить?
— Ой, нет, Григорий Иванович.
— Что так? Боишься?
— Нет, не потому. Столько уже сказано правильного... Лучше своей работой отвечу.
И доверчиво взяла Фомина пол руку:
— Хотелось мне, Григорий Ивлнович, еще когда сюда ехали, поговорить с вами. Поблагодарить вас. Знаю теперь, сколько для меня сделали. И еще об одном хотела сказать... Родственник есть у меня. Родной брат Семена. Когда в последний раз виделись, жаловался, будто все возможности токарной работы исчерпаны. Будто в нашей работе нет никаких перспектив.