Это был обыкновеннейший кусочек жизни, но Никодиму Николаевичу он показался сейчас драгоценным. Как хороша настоящая жизнь!
Позади послышались тяжелые шаги. Шла экскурсия, группа красноармейцев. Они остановились посреди зала, и костистый человек с галстуком бабочкой и узеньким шарфом, петлей перекинутым поверх пиджака, начал давать объяснения. Он мастерски делал вид, будто не слышит откровенных смешков красноармейцев.
— Мы, работники левого фронта искусств, — угловато жестикулировал человек, — мы объединены одним стремлением — изнутри раскрыть революционный космос, воплотить его в новых формах, новыми средствами. Мистерией красок, таинством живописных знаков — вот чем должно стать искусство пролетариата!
— Все ли понятно, товарищи? — спрашивал он по временам, и тогда проглядывало заискивание.
Впрочем, не давая времени задать вопросы, он тут же продолжал:
— Обратите внимание!.. Это полотно (оно называется «Вселенская буря») сработано художником Петром Векслером. Примечательна биография художника. Воспитанник Академии художеств, он порвал с традициями оскудевшего реализма, стал в ряды борцов за подлинное искусство Коммуны!
Здесь, оборвав свою речь, человек патетически воздел руки:
— Пользуюсь случаем представить вам самого художника. Петр Аркадьевич! Прошу сюда!.. Товарищи хотели бы услышать ваши собственные объяснения.
Векслер (в ту пору он только еще начинал полнеть) неторопливой поступью приблизился к красноармейцам.
Горделиво откинул голову, встряхнул волосами.
— Охотно, товарищи. К тому, что сейчас говорилось, мне остается добавить немногое. Мы больше чем художники, мы — освободители. В этом полотне я поставил своей целью раскрепостить живопись от низменного и вульгарного реалистического содержания, вернуть ей цветовую и световую первородность. Этим полотном я хотел...
Внезапно он прервал объяснения, увидя, что к нему бежит маленький человек с лысеющим черепом.
Никодим Николаевич (это был он) с неожиданной силой растолкал красноармейцев, вцепился Векслеру в рукав:
— Прекратите!.. Прекратите издевательство!..
Дальнейшее произошло молниеносно. Два распорядителя подхватили его под руки, сторожиха распахнула дверь... Никодим Николаевич (волосы растрепались, галстук съехал набок) почти висел на руках сумрачно-деловитых распорядителей.
Веденин получил приглашение на открытие этой выставки, но не пошел, не испытывая желания присутствовать при той демонстративной шумихе, которая, как он знал, подготовлялась. Однако, не считая для себя достойным пройти мимо с закрытыми глазами, собрался через несколько дней.
Он выбрал нарочно ранний час, чтобы спокойно, без толкотни и многолюдства и без всяческих взглядов — сочувствующих, насмешливых, злорадных — посмотреть, чем же живет пресловутый «левый» фронт. Нина Павловна захотела пойти с мужем.
Не успели осмотреть первый зал, как она шепнула:
— Костя, ничего не понимаю!
А в следующем зале издала приглушенный стон:
— Что это?
— Орфеисты, — объяснил Веденин.
— Кто?
— Орфеисты. От слова Орфей. Помнишь, был такой певец древнегреческий — еще на тот свет ходил за Эвридикой; художники этой группы хотят графически воспроизвести музыку.
Нина Павловна покачала головой. Веденин посмотрел на нее и невольно улыбнулся: глаза были обиженные, и брови были недовольно приподняты. Эту черточку — простодушную непосредственность — Веденин особенно любил в жене. Нина Павловна не была той спутницей художника, которая разбирается во всех тонкостях его профессии, она никогда и не пыталась показать себя сведущей в вопросах живописи. Но по-своему очень верно разбиралась, где искренность и где фальшь. Веденин не раз прислушивался к ее замечаниям, быть может наивным по форме, но подсказанным чутким сердцем.
Ему захотелось утешить жену: «Ну, ну, потерпи немного!» Но в этот момент в глубине зала появился один из администраторов выставки, немолодой уже человек, существовавший тем, что весь свой восторг поочередно отдавал самому последнему и модному направлению (поговаривали, что немалую роль в его преуспевании играли и ловкие антикварные перепродажи). Звали этого человека Роберт Каэтанович Бездорф. Веденину всегда казалось, что это не имя, а прозвище.
Сейчас Роберт Каэтанович был не один: с ним рядом шел Иван Никанорович Ракитин.
Увидя Веденина, Бездорф восторженно кинулся навстречу:
— Неожиданность! Какая неожиданность!
Изысканно склонившись, поцеловал руку Нины Павловны: