— Никодим Николаевич, — послышался голос Нины Павловны. — Где вы?
— Я здесь. Прогуливаюсь.
Сели на скамейку.
— Я тоже буду откровенной, — негромко начала Нина Павловна. — Это время мне было тяжело. Мне начинало даже казаться, что Константин Петрович забыл нас, что семья ему стала в тягость... Что только не приходит в голову!
Тихо было вокруг. Засыпала дачная местность.
— Вы поедете с нами, Нина Павловна?
— Да, я хотела ехать. Но ведь Константин Петрович вызывает Зою — не меня. А потом...
Нина Павловна помолчала и вдруг улыбнулась:
— Не обижайтесь, дорогой. Я не хочу сказать, что вы преувеличиваете. Но вы же такой впечатлительный. А Константин Петрович... Помню, я в него поверила с первой же нашей встречи. И сегодня, несмотря ни на что, так же твердо верю. Он должен добиться своего!
Никодим Николаевич обернулся. Не было больше стареющей женщины. Голос Нины Павловны звучал молодо, уверенно.
— Не обижайтесь. Пусть Зоя пока одна поедет.
...Рано утром началась суетня.
— Мама, зачем бутерброды? Мы же будем в городе через два часа.
Завтракали наспех, а когда вышли на шоссе, Зоя приказала:
— Возьмите меня под руку, Никодим Николаевич. Как бы не опоздать.
На станционной платформе было оживленно. Заметив, что многие поглядывают на Зою, Никодим Николаевич горделиво приосанился.
Вскоре донесся тоненький гудок.
В то утро, когда Никодим Николаевич отправился на дачу, Веденин начал свой день как обычно: работой или, вернее, принуждением к работе.
Войдя в мастерскую, подумал: «Может быть, теперь, когда я остался наедине, мне станет легче?» Нет, ничего не изменилось. Работа попрежнему сопротивлялась, все так же отталкивала от себя.
В это утро, спустя столько лет, опять возник Роберт Каэтанович Бездорф.
Не смущаясь ранним часом, он позвонил и осведомился, дома ли Константин Петрович. Маша сказала: «Уехали на дачу» и захлопнула дверь. Бездорф обескураженно приподнял плечи.
Он уже собирался вниз, но заметил край открытки, высовывающейся из почтового ящика на дверях квартиры. Предприимчивость никогда не оставляла Бездорфа. Настороженный взгляд по сторонам, быстрое, кошачье движение... Открытка оказалась у него в руках. Он прочел ее внизу, в подъезде, и, сразу повеселев, прищелкнул пальцами.
Открытка была от Нины Павловны: «...Помня твое желание, я не приезжаю в город. Но неужели у тебя самого нет потребности поделиться своей жизнью, работой? Неужели не можешь позволить себе хоть малую передышку?»
— Так-так! — улыбнулся Бездорф, опуская открытку в карман. — Так-так! Запасемся терпением!
Вышел на площадь. Она пробуждалась. Дворники подметали мостовую. Им на смену, озабоченно урча, ехала поливочная машина: из-под крыльев машины сверкающими веерами лилась вода, а над ней дрожала мгновенная радуга... Бездорф стоял на мостовой, зорко карауля окна во втором этаже.
Поливочная машина забрызгала ему ноги. Дворник крикнул, проходя: «Посторонись». Бездорф продолжал дежурить. И он дождался своего.
Стоило Веденину близко подойти к окну, как услыхал громкий зов:
— Константин... Константин Петрович!
Человек на мостовой размахивал шляпой, сверху его фигура казалась коротконогой и сплющенной.
— Константин Петрович! Это я... я... Бездорф! Разрешите к вам на минуту!
Веденин усмехнулся. В интонациях Роберта Каэтановича что-то напоминало уже позабытые возгласы дворовых скупщиков: «Халат-халат!»
— Разрешите зайти!.. Имею небольшое дело!..
— Идите, — крикнул Веденин и, предварительно повернув мольберт к стене холстом, сам вышел отворить.
...Нет, человек, которого он впустил, мало чем был похож на «энтузиаста» самых левых течений, нагловатого администратора выставки двадцатых годов. Это был другой Бездорф, сильно сдавший, тщетно пытающийся воспроизвести былой апломб.
Он вошел развязно и непринужденно, но этим обмануть не смог. Измельчали жесты, в глазах появилась приниженная беглость, и странным казалось постаревшее лицо — будто пожелтевшая, потрескавшаяся кожа неряшливо была натянута на угловатый каркас.
— Вот и снова мы встретились, — начал Роберт Каэтанович. — Гора с горой не сходится, а человек с человеком...
— Чем обязан вашему приходу?
Бездорф покорно склонил голову;
— Оторвал от трудов? (Кинул пронырливый взгляд в сторону мольберта.) Прошу великодушно извинить. Если решился прийти так рано, то лишь из опасения не застать вас позднее дома.
Присев на край кресла, опустил на колени портфель. Этот порыжелый портфель сразу что-то напомнил Веденину. Что?.. Ах да, такой же в точности портфель видел в Москве у Георгиевского. Интересно, какая разница в содержимом?