— Цена?
Едва сдерживая злость, Бездорф называет непомерно высокую цену.
— Если вас не устраивает, сегодня же могу найти другого покупателя.
Но Веденин соглашается, отсчитывает деньги. И сразу затем распахивает дверь из мастерской.
— Извините. Не имею времени.
Акварель лежит на столе.
Наклонись, затаи дыхание, и тогда услышишь жужжание пчел, треск кузнечиков, шелест березок... Бесконечно глубокое голубое небо. Солнечные пятна на высокой траве. Звенящая цветистая поляна.
Веденин смотрит на акварель. Она перестает быть акварелью. Веденин снова там, на поляне, бок о бок с Симахиным.
— Откеле и куда мы? — слышит он снова. — От этой родной земли, от народа, которому должна она принадлежать!.. Веденин! Костя! Поклянемся, что никогда не отступим от этого!
Да, это было. Клятва была произнесена. С той поры, с того заонежского дня, не раз вспоминал Веденин молодую клятву. Шли годы, мужало мастерство, все пытливее становился глаз, с каждым годом требовательнее подступала жизнь... Иначе звучала и клятва. Не только приверженностью жизни, но и сознанием нераздельности творчества и борьбы — той суровой борьбы, в которой народ должен обрести свое счастье.
— Почему же эта акварель тревожит меня сейчас, как укор? Мне не в чем себя укорять!
Резко поднявшись, Веденин откинул акварель.
...Маша вздрогнула, услыхав необычно громкий стук захлопнувшейся квартирной двери. Выбежала в прихожую — шаги замирали внизу, в подъезде. Веденин шел напрямик через площадь, скрылся за углом.
Прежде он любил городское летнее пекло, горьковатый дымок асфальтовых работ, скрип лебедок, малярные брызги... Он любил эти жаркие дни, когда разгоряченные дома раскрываются всеми окнами и приметнее, ближе становится жизнь за каждым окном.
Сейчас же шел, не глядя по сторонам. Через полчаса был на заводе. Из бюро пропусков позвонил в заводоуправление.
— Говорит Веденин. Из Союза художников.
— Откуда? Кто?
— Веденин. Художник Веденин. Если помните, я неоднократно уже посещал завод. Мне нужен пропуск в сталелитейный цех.
Пропуск был выдан. Веденин прошел на территорию завода.
Приземистые, в прошлом веке сложенные из грубого камня, с почерневшими кирпичными наличниками; высокие, недавно отстроенные, с окнами, щедро вбирающими свет; переполненные металлическим лязгом, гулом станков и моторов, ударами молотов, вспышками автогенных сварок — тянулись корпуса, составляя улицы и кварталы (это был один из крупнейших ленинградских заводов — целый городок, раскинувшийся на берегу Невы).
Сталелитейный цех находился на самом краю территории. Дальше шли тупики подъездных путей, рыжие горы металлического лома, ограда, а за ней окраинные поля, небольшие рощи, пологие береговые склоны... Спокойная, почти что сельская картина тесно сближалась с цехом (и по эту сторону ограды мелькали желтые одуванчики). Но тем разительнее был контраст.
Веденин давно не приезжал на завод и сейчас, поднявшись на рабочую площадку мартена, невольно замедлил шаг: в лицо ударил гудящий и палящий зной.
Плавка еще не была закончена. Плавильщики — в широкополых войлочных шапках, в защитных очках, с длинными ломами — стояли на страже перед печными щитами. Они варили сталь, и она созревала под золотисто-белым покровом огнедышащего шлака.
— Давненько не заглядывали, — окликнул Веденина сменный начальник. — Чем на этот раз интересуетесь?
— Продолжаю работать над картиной. Иногда полезно освежить впечатления.
— А у нас тут такие дела!..
Не дожидаясь расспросов, начальник начал рассказывать о скоростных плавках, о том, как осваиваются новые, высоколегированные марки стали... Говорил он живо, увлеченно жестикулируя. И Веденин, хотя в прошлые приезды на завод не раз встречался с этим общительным человеком, вдруг почувствовал потребность еще о чем-то его расспросить. Но в этот момент начальника отозвали (плавка подходила к концу, из лаборатории доставили анализ последней пробы). Спустившись на широкий литейный двор, Веденин настороженно стал ждать той минуты, когда сверху, из пробитого в печи отверстия, польется металл.
Он полился, все вокруг преобразив отсветами, отблесками, сверканиями... Веденин продолжал смотреть напряженно и настороженно. То, что он видел, находилось в тождестве с его полотном. Но так же отчетливо убеждался — ничто не решается этим тождеством.
Выходя из ворот литейного двора, услыхал за своей спиной негромкий разговор: