Не успел подняться по широкой безлюдной лестнице (в помещениях союза царила летняя пустота) — кто-то тронул сзади за локоть.
— Никита?
— Насилу догнал, — улыбнулся Кулагин. — Вы так стремительно шагали, Константин Петрович...
— Стремительно? Скажете тоже. Куда нам, старикам.
Несмотря на всю свою озабоченность, Веденин с удовольствием оглядел подтянутую, мускулистую фигуру Кулагина.
— Ишь какой!.. Все еще юноша!
— Да что вы, Константин Петрович! Юноше стукнуло тридцать два!
— А мне пятьдесят два.
— Никак не дать.
— Благодарю. Обменялись комплиментами.
Оба поднялись по лестнице, подошли к дверям секретариата.
— Ох, ждет меня взбучка! — вздохнул Кулагин.
— Чем же заслужили? Напротив, Владимир Николаевич недавно говорил о вас...
— Послушайте, что сейчас будет говорить, — сказал Кулагин, пропуская вперед Веденина.
Голованов (он только что опустил телефонную трубку) поднялся навстречу:
— Ругать? Имею основания ругать!.. Где это видано — ни слуху ни духу!
Здороваясь с Ведениным, задержал его руку:
— Погоди, погоди... Выглядишь что-то неважно. Похудел, осунулся...
— Это кажется тебе, Владимир Николаевич. Разумеется, по сравнению с Никитой...
И оба обернулись к Кулагину. С непокрытой головой (так, невзирая ни на какую погоду, ходил он круглый год), в армейских сапогах, в гимнастерке, туго подпоясанной солдатским ремнем, — он производил впечатление пышущего здоровьем человека. У него были веселые с хитринкой глаза, широкий нос и упрямый, короткий подбородок.
— Этак и сглазить можно, — рассмеялся он. И добавил, снова став серьезным: — А я, Владимир Николаевич, попрощаться пришел.
— Попрощаться?
Вместо ответа Кулагин протянул Голованову письмо. Тот развернул письмо, быстро прочел и кинул на стол.
— Так, так!.. Когда же едешь?
— Сегодня.
— И надолго?
— На дальнюю границу ехать надо... Постараюсь уложиться дней в двенадцать, четырнадцать.
— Так, так! — повторил Голованов, не меняя ровного тона. — Значит, через полмесяца ждать?
— Это самое позднее.
— Понятно. Очень хорошо!
С этими словами Голованов схватил Кулагина за руку, с неожиданной силой подтолкнул к столу и заставил сесть.
— А теперь пиши. Пиши, пиши! Я тебе продиктую... Так и пиши: «Дорогие товарищи, приехать на ваш юбилей, к сожалению, не смогу, так как занят срочной работой. Сначала, по легкомыслию, собирался ехать, но товарищи отговорили...»
— Нет, — решительно отодвинулся Кулагин от стола. — Этого не буду писать.
— Не будешь? — все таким же ровным тоном спросил Голованов и вдруг взорвался: — Да как тебе не совестно, Никита! Неужели сам не понимаешь?.. Невозможно тебе отходить сейчас от холста! В другое время слова бы не сказал. А сейчас...
— Но вы поймите, Владимир Николаевич, — родная часть справляет юбилей.
— Понимаю. А у тебя картина. Тебе картину кончать для выставки надо!.. Сын у тебя растет. Какой пример даешь ему своим легкомыслием?..
— Сын? Он же еще годовалый.
— Все равно! Нельзя тебе ехать! — требовательно повторил Голованов и обернулся к Веденину: — Как тебе нравится? Я его на правлении ставлю в пример, а он...
Кулагин взглянул на Веденина, словно призывая его к заступничеству. Голованов перехватил этот взгляд:
— И не жди! Не будет Константин Петрович заступаться за тебя!
— Но ведь и я прерывал недавно работу, — осторожно начал Веденин.
— Это другое дело. Разве можно сравнивать?.. Никуда не поедешь, Никита!
— Нет, поеду, — тихо, но твердо ответил Кулагин.
И вдруг сердито повысил голос:
— Что же это такое, Владимир Николаевич! Вы так со мной разговариваете...
— Будто ты все еще мой студент? Будто не исполнится скоро десять лет, как окончил академию?
— Так разговариваете, точно я сам себе добра не желаю!.. А я все как есть рассчитал. И на юбилей попаду и картину закончу... Как же мне не поехать в родную часть? Ведь она для меня...
Сердитая складка на лбу Кулагина разгладилась, сменилась широкой улыбкой:
— Там, в части, до сих пор командиры служат, которые помнят, как я пришел... Мальчишкой, сиротой, беспризорником... В баню первый раз повели — чуть ли не лошадиным скребком отмывать пришлось. Потом жил при кухне, картошку чистил... Потом, в бою под Турецким валом, сам себе винтовку добыл. Красноармейцем стал!.. Как же мне не поехать на юбилей своей части? Все от нее получил. В жизнь, в академию путевку получил!
Кулагин замолк, разгладил письмо с треугольным армейским штампом и повторил:
— Путевку! Всем обязан тем командирам, которые в свой эшелон меня забрали!.. Нет, Владимир Николаевич, мне очень дорого, что вы ко мне попрежнему, как к своему студенту, относитесь. А только беспокоиться вам: не о чем... Вот увидите — превосходная получится у меня картина!