И спросил, пододвинувшись вместе с креслом:
— Каким же будет ваше решение?
Каким будет решение?.. Веденин не мог забыть слова, сказанные Голованову: «Больше не могу обманывать ни себя, ни других!» И те негодующие слова, которые услыхал в ответ. Но громче всех этих слов звучал сейчас для Веденина крик матери, как с живым встретившейся с погибшим сыном.
— Или заняты, Константин Петрович, другой работой?
— Нет. Никакой работой не занят.
— Если так, жду согласия.
Не затем ли, чтобы скрыть свое волнение, Веденин потянулся к столу, наклонился над бумагами.
— Разве мало других художников, способных воплотить эту тему?
— Возможно. Но ведь вы, Константин Петрович, — вы-то сами разве можете допустить, чтобы над этой темой работал кто-либо другой?.. Это ведь все равно, что начатое дело другому передать: пусть, мол, за меня довершает. Нет, вы сами должны!
— Довершить?
— Именно!.. Тут дело даже не в том, что кандидатура ваша одобрена, что я рад был принять поручение — договориться с вами... Нет, не в этом дело!
Вынув позабытую папиросу, Рогов чиркнул спичкой. Короткий отсвет очертил его лицо. Ничем, внешне ничем он не был похож на Голованова, и все же Веденина поразило сходство: такая же ясная, красивая улыбка преображала лицо.
— Помните, когда я впервые увидел «На пороге жизни», — мне тогда показалось, что брат не умер, что жизнь его продолжается. Я чувствовал это, но объяснить не мог. Знаю теперь — правильно чувствовал.
Нет, не на Голованова — на родного брата был сейчас похож Рогов.
— Правильно чувствовал. Не мог умереть Алексей, потому что дело, за которое пролил кровь, — оно и выше и больше той жизни, которая дается одному человеку. Разве может человек умереть, если жизнь его вошла в бессмертное дело?
Да, Рогов был похож на брата. Тот же взгляд, устремленный далеко вперед, горящий верой и силой... И Веденину вдруг показалось, будто снова ударил в лицо тревожный ветер девятнадцатого года.
Это были дни, когда белогвардейские части Юденича шли на Петроград. Дни, когда воззвания на улицах кричали языком набата, пулеметы стояли на перекрестках, артиллерийские орудия — за оградами садов. Дни, когда рабочий Петроград схватился за оружие, чтобы отбросить, разбить врага.
В то время Веденин преподавал на рабочих курсах за Нарвской заставой. Курсы недавно были открыты, лекторский их состав отличался пестротой: замешались и случайные люди, привлеченные пайком, и некоторые из тех, кто злобно выжидал, скрывая истинное свое лицо.
Один из таких преподавателей, в прошлом адвокат кадетского толка, обратился, осмелев, к Веденину: «Изволили слышать — наступление генерала Юденича развивается успешно. Каковы же ваши прогнозы относительно сроков крушения Совдепии?» — «Сроки? — переспросил Веденин. — Вполне достаточные, чтобы вами по заслугам заинтересовалась Чека!» Адвокат отскочил, как ошпаренный.
Вскоре занятия на курсах прекратились, — слушатели ушли на фронт. Да и сам Веденин в эти дни жил для фронта. В политотделе округа, куда он пришел, ему поручили работу над агитплакатами, потом направили на Путиловский завод, и там, посреди пустынного цеха, он вместе с группой молодых художников камуфлировал вагоны бронепоезда («Смерть капиталу!» назывался этот поезд).
Возвращаясь с завода, зашел на курсы. Увидел снующих санитаров, носилки в крови. Здесь же, кинутые у входа, лежали гипсовые слепки — пособия для уроков рисования. Веденин поднял их, чтобы отнести в один из классов. Но приоткрыл дверь и остановился...
Предзимнее солнце, вырвавшись из туч, освещало класс, превращенный в палату лазарета. За раскрытым окном проходили войска, и Веденин увидел человека, последним усилием приподнявшегося на койке...
...Рогов сказал (это было возвращением в сегодняшний день):
— В той картине вам удалось воспеть человека, отдавшего личную жизнь за огромную жизнь народа. Теперь же задача еще прекраснее. Вы создадите картину о человеке, который рожден огромной жизнью победившего народа!
И наклонился к Веденину:
— Это не громкие слова. Где бы я ни был за эти все годы... На самой различной находился работе, самых разных встречал людей... А вот приглядишься, как мыслит, как действует человек... Приглядишься и различаешь черты Алексея: твердость и прямоту, гордый, чистый характер... Потому и говорю, Константин Петрович, — в новой картине вы должны раскрыть дальнейшую, сегодняшнюю жизнь Алексея!