Это прозвучало почти приказом — строгим, одухотворенным.
— Советский человек!.. Задача труднейшая!.. Вы говорите, многие художники справились бы с такой задачей?.. Опровергать не собираюсь. Однако разные приходилось мне видеть картины. Видел, к сожалению, и такие... Написаны холодными красками.
— Холодными?
— Да, определил бы так. Вы, конечно, больше меня понимаете в живописи. Но ведь картины пишутся для нас, для простых людей. И вот смотрю я на некоторые полотна... Как будто обманул меня художник.
— О каких вы говорите картинах?
— О таких, когда художник столько же видит, сколько и я. Что же получается? Ничего мне художник не дает, меня самого повторяет. А бывает и хуже. Бывает, что меньше меня и видит и знает. И чувствует меньше. Тем ограничивается, что приходит со стороны и начинает писать холодными, посторонними красками... Так, посмотришь — будто все и похоже. И обстановка правильно изображена и фигуры человеческие показаны... Но в том-то и беда: фигуры, а не самый человек!..
Веденин резко приподнялся. Ему вдруг показалось, что Рогов знает о его неудаче, именно о ней и говорит... К чему же тогда весь этот разговор?
Но Рогов не заметил движения Веденина:
— Вы знакомы, Константин Петрович, с недавней речью товарища Сталина? С той речью, которую он сказал на выпуске академиков Красной Армии?
— Да, я читал.
— Замечательная речь! Если вдуматься, к каждому из нас обращена. Кадры решают все... Простые слова, а правды в них сколько! Кадры, люди... И это очень справедливо!.. Мы сами подчас не сознаем, как вырос наш человек. А ведь он потому и достоин такой любви, такой заботы...
И снова Веденин поразился сходству Рогова с Головановым. Это даже было не сходством: один продолжал мысль другого.
— Получилось так, что впервые я прочитал речь товарища Сталина без малого в ста километрах от Крутоярска, на руднике, только что пущенном в эксплуатацию. Прямо надо сказать — не уделяли мы своевременного внимания бытовым вопросам. Вот и пришлось, приехав, убедиться: скверно устроена жизнь горняков. На клубе — замок, на бане — замок, в бараках — антисанитария, в магазине — придумать такое издевательство! — чуть ли не одна парфюмерия. Спрашиваю администрацию: как дошли до жизни такой? Оправдываются: пока, мол, не до этого, технику надо сперва освоить. Ну, а технику, спрашиваю, кто осваивать будет?.. На следующее утро газеты свежие. Речь товарища Сталина. Читал я, перечитывал, и такое было чувство, как будто Иосиф Виссарионович сам на этом руднике побывал... Радостно было, потому что помощь пришла. Но уж и стыдно! Мы-то как недоглядели, недодумали?..
И, наклонившись совсем вплотную, спросил:
— Так как же, Константин Петрович? Работать будем?
...Медлить больше нельзя. Надо отказаться. Если потребуется — прямо ответить, чем вызван отказ. И вместе с тем, сознавая, что никакого другого решения быть не может, Веденин медлил.
— Я должен подумать, — сказал он наконец. — Ваше предложение настолько серьезно...
— Пусть так. Сколько требуется времени?
— День, два дня.
— Согласен. Условимся на послезавтра. И, если возможно, с утра. Хоть я и в отпуске, а всяких дел набирается... Нагряну к вам часов в девять. Не рано?
— Нет. Я встаю еще раньше.
Спустились в прихожую. Мимо прошмыгнула сконфуженная Маша. Рогов шикнул ей вслед и рассмеялся:
— А на даче у вас хорошо. Конечно, природа домашняя, без нашего таежного раздолья. А все же с городом не сравнить. И дочка ваша понравилась. Прямая девушка!
И напомнил уже из-за дверей:
— Значит, послезавтра, в девять утра.
А на Обводном канале жизнь шла своим чередом. И жизнь, и работа, и отдых после работы.
Попрежнему скрежетали ковши землечерпалки. Попрежнему из-под заводских ворот выходили машины, груженные продукцией. Шум станков, вырываясь в раскрытые окна, смешивался с шумом набережной. Солнце на закате золотило поверхность канала... Начинался вечер, а с ним и клубная жизнь — концерты, лекции, кино, кружки.
Попрежнему, дважды в неделю, занимался и драмкружок. Несмотря на летнее время, явка была отличной (предстоящее зрелище заинтересовало кружковцев). Один лишь Дорофеев не появлялся с того дня, когда попал под перекрестный огонь Ольги Власовой и Ильи Трофимовича Гаврилова.
— Говорят, досталось тебе? — подсмеивались над ним дружки.
Разговор происходил в буфете, под крашеными ветвями искусственной пальмы. Особыми достопримечательностями этот буфет не отличался, но находился на ходком месте — по соседству с районными банями. Весь вечер в углу играл баянист, а посетители, с вениками подмышкой, заворачивали прямо из бани прохладиться кружкой пива.