Но Веденин не поверил этой торопливости:
— Я недоволен, Андрей, нашей встречей. Прежде мы никогда еще так не встречались.
— Правильно, Костя, — отвел Симахин глаза. — Надеюсь, когда в следующий раз приедешь к нам в Москву...
Веденин решительно перебил:
— Ты не о том говоришь, Андрей. Ты сам это знаешь... Не о том! Неужели я должен узнавать о тебе стороной?
Эти слова попали в цель. Веселость исчезла с лица Симахина. Настороженным, замкнутым сделалось лицо.
— И что ты узнал? От кого?
— От Векслера. Он разыскал меня и зазвал к себе.
— Что же рассказывал Векслер?
— Рассказывал, что твоя картина недавно обсуждалась...
— Правильно! Обсуждалась на секции живописцев... Разумеется, Петр Аркадьевич не преминул сообщить со всеми подробностями, какому подверглась она обстрелу?.. Правильно! Так и было!.. Устроили из обсуждения предметный урок!
— Но о каком же ты говоришь уроке?
Дальнейшее было необычным. На проспекте, до боли в глазах залитом солнцем, на раскаленном, опустевшем тротуаре (пешеходы предпочитали теневую сторону), начался долгожданный разговор. И настолько был он долгожданным для Веденина, настолько трудным для Симахина, что оба они забыли о Зое. Она стояла чуть поодаль, удивленно прислушиваясь к отрывистым фразам.
— Правильно! Не соврал Петр Аркадьевич!.. Правильно! Картину признали несостоятельной!
— Ты согласился с критикой?
— Я ничего не ответил. Слишком было неожиданным... Ты же знаешь, сколько отдал я сил этому полотну. И знаешь — всю жизнь одинаково были мне ненавистны и нищий натурализм и формалистические выкрутасы. Но то, что я услышал по своему адресу...
— В чем же тебя обвиняли, Андрей?
— Ты прав — именно обвиняли! Чего не записали только на мой счет: и плоское изображение человеческого образа, и неумение проникнуть в характер советского человека, и то, что мне незнаком его внутренний мир, его устремления!.. Ты спрашиваешь, что готовлю для выставки? Но как же дальше работать, если не вижу, не понимаю — где, в чем ошибка?
В этих словах прорвалась такая неприкрытая боль, что Веденин на миг забыл о себе, о собственной своей тяжести.
— Но ведь в нашей работе, Андрей, бывают не только удачи. Быть может, лишь это полотно...
— Нет! — перебил Симахин. — Я и сам сначала пытался в этом себя убедить. Но это не так!.. Ты разве не слышишь: с каждым днем все настойчивее разговоры о новом творческом методе. А я не понимаю этих разговоров. Я не теоретик, не искусствовед... Живопись — вот мое дело. Живопись и жизнь. Жизнь, какая она есть!
— Но хорошо ли мы видим жизнь, какая она есть? — негромко, словно себя самого, спросил Веденин.
Симахин кинул почти враждебный взгляд:
— По-твоему, разговор о методе, о социалистическом реализме прибавляет хоть что-либо к жизни?
— Хорошо ли мы видим жизнь? — повторил Веденин.
— Вот ты о чем?.. Вот в чем сомневаешься? — медленно, ожесточаясь с каждым словом, сказал Симахин. — Думай как угодно, а я никогда... Слышишь, я никогда не чурался жизни! И никогда не забывал заонежскую нашу клятву!
— Постой, Андрей. Мы не должны так расставаться. Нам нужно о многом, откровенно поговорить. Кончай свои поручения и приходи ко мне.
— Зачем?.. Видно, и ты, Константин, перестал меня понимать... Или счастливее меня!
Веденин лишь горько усмехнулся.
— Папа, умираю от жары, — напомнила о себе Зоя.
— Сейчас! — кивнул Веденин и повторил торопливо: — Вечером буду ждать. Приходи в любое время. Слышишь? Я буду ждать!..
— Что с ним? — спросила Зоя, глядя вслед Симахину. — Таким был веселым, и вдруг...
— Откеле и куда мы?.. — внезапно произнес Веденин.
— Что это значит, отец?
— Были, дочка, когда-то такие слова...
— Когда-то? А сейчас?
— А сейчас... — он попытался улыбнуться. — Сейчас нам следует припасти чего-нибудь к вечеру.
И снова, уже подходя к магазину, Зоя напомнила:
— Ты так и не ответил — вызвал меня зачем?
Веденин посмотрел на дочь ласково и прямо:
— Вызвал, потому что почувствовал...
Девушка, стоявшая у витрины, помешала закончить фразу. Окликнула:
— Зоя!
— Веруська? Все еще в городе?.. Знакомься. Мой отец.
Однако поток покупателей не дал подойти друг к другу. Познакомиться удалось лишь тогда, когда добрались до прилавка.
Прежде Веденин не видел Веру, хотя в мастерскую иногда и доносился ее немного ленивый, низкий голос. Вера на несколько лет была старше Зои. И крупнее, выше. Толстая черная коса обвивала голову.
— Даже не представляешь, Зоя, как противно торчать в городе. Еще в первых числах наша экспедиция должна была быть уже на месте. А что получается? Со дня на день задерживаемся из-за инструментов... Такая злющая хожу — Наташа окрестила «кусачкой».