— Вот сколько наговорила, — смущенно сказала Ольга и опять опустилась в кресло. — Между прочим, и вы должны к нам в гости приехать. Давайте адрес запишу.
Она записала адрес в протянутый блокнот и вдруг обернулась, услыхав шум раскрывшейся двери. Обернулся и Веденин.
Никодим Николаевич стоял в дверях. Он еще не произнес ни слова, но лицо его выражало такую взволнованность, что Веденин шагнул навстречу:
— С вами что-нибудь случилось?
— Нет... Ничего не случилось... Мне необходимо... Прошу вас, Константин Петрович, уделить мне время для разговора.
...Как только Ольга ушла из мастерской, Никодим Николаевич прошел вперед:
— Вы должны выслушать меня, Константин Петрович! Я прошу об одном — будьте откровенны. Неужели вы думаете, что я способен безучастно смотреть на вашу озабоченность, подавленность?
Никодим Николаевич прервал свои слова, но тотчас снова заговорил, словно боясь услышать отказ:
— Я не забыл, как в свое время вы пришли мне на помощь. Вы стали для меня, Константин Петрович, настоящим другом. Но разве теперь — теперь, когда вам тяжело... Разве я не могу быть таким же другом?.. Скажите же, что происходит с вами, с вашей работой?..
Дальнейшие его слова обогнал звонок. Веденин взглянул на часы: ровно девять.
— Хорошо, Никодим Николаевич. Сейчас я все скажу!..
...Утомленная хлопотами, Маша сладко спала, уткнувшись лицом в кухонный стол. Она не услыхала, как позвонил Рогов. Немного подождав, он снова позвонил. Послышались легкие шаги. Зоя отворила дверь и чуть смущенно отступила назад.
— С добрым утром, — сказал Рогов. — Надеюсь, на этот раз Константин Петрович никуда не уехал?
— Однако вы злопамятный, — улыбнулась Зоя. — Входите.
Он вошел, поднялся в мастерскую, и не успела за за ним закрыться дверь, как Зоя услыхала:
— Так ка́к же, Константин Петрович? Какое приняли решение?
Все, что произошло дальше, для Никодима Николаевича было неожиданным. Мог ли он думать, что его разговор с Ведениным прервет тот коренастый человек, которого видел мельком на даче? И мог ли предполагать, что при виде этого человека лицо Веденина озарится не только волнением — жгучей решимостью?
— Здравствуйте, Михаил Степанович. Я вас ждал. Но прежде чем ответить...
Веденин замолк, но тут же заставил себя закончить фразу:
— Прежде хочу показать одну работу... Показать и услышать ваше мнение.
— Охотно посмотрю, Константин Петрович.
И снова для Никодима Николаевича (он незаметно отошел в глубину мастерской) было неожиданным то, что произошло дальше.
Быстрыми, даже стремительными шагами Веденин пересек мастерскую, подошел к мольберту, стоявшему в углу, и резким движением выдвинул на середину, холстом к окну.
— Вот полотно, которое я написал для выставки «Индустрия социализма». Оно не закончено. Но не в этом суть!
И обнажил полотно.
Три человека скрестили на нем свои взгляды. Никодим Николаевич, продолжавший стоять в глубине мастерской. Веденин — в жесте его руки сохранилось порывистое движение. И Рогов — он стоял наклонившись вперед, обеими руками опершись о край стола.
— Разрешите быть откровенным? — спросил наконец Рогов.
— Да, только так!
— Ваша картина, Константин Петрович... Возможно, на чей-нибудь вкус она и яркая и красивая... Мне не по душе!
Никодим Николаевич вздрогнул. Для него, дорожившего каждой новой работой Веденина, каждый раз переживавшего все этапы ее зарождения, создания, эта оценка показалась грубой и оскорбительной. Конечно, можно критически подойти... Никодим Николаевич и сам не был доволен многочисленными переделками... Но допустимо ли так резко говорить о картине, которая еще на мольберте, которую художник еще не отделил от себя?
Медленно обогнув стол, сделав два шага вперед, Рогов еще раз оглядел полотно и повторил:
— Нет, Константин Петрович, не по душе!.. Вот я смотрю и думаю: что же вы изобразили?.. Сталелитейный цех? Понимаю. Сталь идет из печи? Понимаю... Однако у меня такое впечатление, будто вы этот цех увидели посторонними глазами. Шли мимо цеха и заглянули мимоходом...
Веденин резко обернулся. Рогов понял это как протест:
— Еще раз прошу извинить за откровенность. Я ведь не сомневаюсь, что вы провели самую серьезную подготовку. И прошу не думать, что возражаю против содержания картины... Но в том-то и беда — написана она снаружи, не изнутри!