— Чем же займемся, милый Костя? Признаться, к делам не расположен. Присутственные места, визиты — это все отложим на завтра. А сегодня... Не пройтись ли по городу?
Вышли, и Векслер сейчас же повернул влево. Квартала не прошли, а Веденин уже догадался, знал наверняка, куда должна привести прогулка.
Разговор был пустым, случайным. Петр Аркадьевич сетовал, что и в Москве досаждает жара, ругал оформление витрин. Однако во всем, что он говорил, угадывалась какая-то нервозность.
Дошли до Адмиралтейства и, обогнув его, вышли к Неве.
...Буксир — черный мускулистый карлик — тянул две длинные баржи. Поровнявшись с мостом (любопытные прильнули к перилам), буксир дал гудок, густой, басистый, несоразмерный с малой своей величиной. И сейчас же, словно повинуясь этому гудку, от Университетской набережной отчалил белый, поблескивающий на солнце пароходик. Вдали коробочки трамваев переползали мост лейтенанта Шмидта. Во всем этом была стройная жизненная согласованность, но Векслер ее не замечал. Остановившись у парапета, он смотрел в одну только точку, туда... Знакомым куполом высилось над Невой здание Академии художеств.
С этой минуты Векслер не произнес ни слова. Дальше двинулись — через мост. Векслер шагал все быстрее и быстрее, точно к нему вернулась юношеская подвижность.
Веденин начал уже задыхаться, когда остановились наконец перед дверями академии. Но и здесь Петр Аркадьевич не нарушил молчания. Словно забыв, что он не один, приоткрыл тяжелую дверь. Она впустила его и захлопнулась с коротким сердитым стуком.
Мимо академии бежали трамваи, спешили пешеходы, новые буксиры бороздили Неву... На будничном фоне поведение Векслера казалось трудно объяснимым. И все же Веденин попытался его объяснить: может быть, зашел навести какую-нибудь справку, разузнать позабытый адрес?.. Но в это не верилось, и Веденин почему-то представил себе: Петр Аркадьевич, проживший в искусстве неправедную и путаную жизнь, стоит сейчас на коленях посреди пустынного, гулкого вестибюля, низко кланяется каменным плитам.
Векслер отсутствовал несколько минут. Вышел и прикрыл ладонью глаза. В этом жесте читалась душевная боль. Затем, все так же молча, не отнимая ладонь, двинулся вперед, к широкому спуску набережной. Здесь, с двух сторон охраняя гранитные ступени, возвышались сфинксы — громадные изваяния, сонно вытянувшие львиные лапы.
— Сфинкс!— отрывисто произнес Векслер. — Сфинкс! Помнишь меня?.. Вот какой вернулся. Вот каким вернулся!..
Плечи Векслера вздрогнули: он как будто старался сдержать готовые прорваться рыдания. Но в это мгновение Веденин опять увидел его глаза — пустые, холодные стекляшки. И отвернулся, не поверив в искренность происходящего.
Над водой, взмахивая удочками, теснились дети. Пожилой рыболов (холщовая сумка через плечо, консервная банка с червями) стоял между ними, как наставник, умудренный жизнью. А детям все чудилось, что рыба клюет. Они нетерпеливо выдергивали лески, насаживали новую приманку, снова закидывали... Глядя на их суетню, на зеленые и голубые переливы воды, на быстрые кружки, разбегающиеся от закинутой лески, Веденин не заметил, как Векслер протянул к нему руку.
— Пойдем, Костя. Пойдем.
Шли назад, все еще не начиная разговора. Петр Аркадьевич шагал теперь устало, поникнув головой. Лишь на середине моста взглянул по сторонам.
Солнце клонилось к закату. Отражения набережных лежали в зеркальной четкости. Точно боясь к ним притронуться, Нева проплывала мимо и плавно и осторожно. Краски неба были мягкими, затаенными. Только лента пляжа, опоясывающего выступ Петропавловской крепости, горела все той же полуденной пестротой.
— Пастель или масло? — тихо спросил Векслер.
— Пастель, — ответил Веденин, и сразу стало легче, будто и вправду окончился фальшивый спектакль.
— Пастель, только пастель, — подтвердил, улыбнувшись, Векслер.
Это было воспоминанием о том далеком времени, когда, гурьбой возвращаясь к концу дня из академии, молодые художники горячо спорили о каждом встречном пейзаже: в каком запечатлеть ракурсе, какими красками.
— Да, только пастель!..
Медленно идущие дальше по набережной, Веденин и Векслер могли показаться со стороны добрыми друзьями. Но это было не так: Веденин был сейчас от Векслера в неизмеримой дали. И как бы ни были светлы воспоминания о годах молодости — молодости и академии, — они лишь сопутствовали главному и решающему, тому, чем полон был сейчас Веденин, что заставляло смотреть его вперед, только вперед, — снова вспыхнувшей жажде к поискам, к работе. И все время слышался ему ручей, звенящий на камнях...