— Толково, деловито, — говорили физики после доклада. — Обстоятельная критика. Кое-что и в смысле перспективы. Но чтобы поражало воображение — нет!
— Как много мыслей! — сказал взволнованный Курчатов в перерыве. — Столько проблем поставлено, столько возможностей раскрыто!
Курчатов знал все это с момента, когда прочел первый набросок статьи Зельдовича и Харитона. Но как в великом художественном произведении, сколько его ни перечитываешь, каждый раз находишь что-то новое, так и эта работа заставляла обнаруживать все новые стороны проблемы. Доклад Лейпунского увлекал. Доклад Харитона заставлял размышлять.
Настроение, возникшее в Харькове, сохранялось и в Ленинграде.
Курчатов предложил Флерову подвести итог опытам по вторичным нейтронам. Отныне Флеров вместе с Никитинской изучают поведение нейтронов в разных смесях урана с поглотителями, а вместе с Петржаком заканчивают — и поскорей — исследование энергии быстрых нейтронов, делящих тяжелый изотоп урана. И нужно воспользоваться фотонейтронами, с которыми работают Голобородько и Лейпунский. Потоки этих нейтронов слабые, зато нет такого разброса скоростей.
— Задание ясно? Идите отдыхать, Георгий Николаевич.
Как всегда, это означало — идите работать.
Загрузив сотрудников, сам Курчатов собирался снова с головой окунуться в циклотронные хлопоты. Внезапное изменение международной обстановки спутало планы. На Карельском перешейке начались военные действия. Ленинград, превратившийся в прифронтовой город, узнал, что такое затемнение. Ефремов, душу вкладывающий в изготовление 75-тонного магнита для циклотрона, разводил руками: «Что я могу сделать, Игорь Васильевич? Приказано всю гражданскую программу временно отставить». Строительство мощнейшего в Европе циклотрона оборвалось, как обрубленное. Лаборатории поредели — юношей призывного возраста вызывали в военкоматы, многие записывались добровольцами. Вечерами рекомендовалось не засиживаться — на все окна не хватало штор для затемнения. «Спал сегодня вволю», — мрачно признавался один физик другому. Второй сочувствовал: «Ужас, что за жизнь!»
Товарищи проводили на Финский фронт Панасюка. Он присылал бодрые письма, наступление шло, но мешали глубокие снега да отчаянное сопротивление противника. Панасюку отвечали всем коллективом.
В жизни Флерова произошли большие изменения.
Теперь он имел то, о чем недавно мог только мечтать. Со студенческими общежитиями было покончено, своя комнатка обеспечивала отдых и работу, к тому же жилье было найдено неподалеку от института. В Ленинград приехала из Ростова-на-Дону мать, Елизавета Павловна создала в скудно обставленной комнатке уют. Брат Николай поступил в МГУ, стал повторять жизненные круги учения, экзаменов и студенческих общежитий. Мать поинтересовалась, не собирается ли Георгий заводить семью: возраст вроде бы подошел, да и девушек много хороших. Возраст помехой не был, девушки тоже встречались хорошие, но все время забирала наука. Эта дама ревновала даже ко сну: сын ложился поздно, вставал рано, а посередине ночи — вначале Елизавету Павловну это пугало, потом она привыкла — вдруг вскакивал, зажигал свет, торопливо записывал внезапно сверкнувшую идею и снова валился на кровать. Он стал водить к себе друзей, они ей нравились — Витя Давиденко, Юра Лазуркин, Костя Петржак. Все это были общительные ребята, они шумно спорили, каждый доказывал свое. Она угощала их чаем и печеньем, прислушивалась к спорам. Вначале ей казалось странным, что друзей сына не интересовали ни последние кинофильмы, ни популярные киногероини, ни красивые девушки, ни модная, ни просто хорошая одежда — а хорошую одежду достать было непросто, ее не продавали, а «выбрасывали» в магазины, такое появилось недавно странное определение для продажи. Но сколько Елизавета Павловна ни прислушивалась к разговорам, она ни разу не слышала этих модных словечек. Чаще других повторялось слово «нейтрон», еще были: нейтрино, позитрон, протон, замедлитель, альфа-частицы, бета-распады, сечение деления, сечение рассеяния, сечение поглощения, барьер деления, резонансные уровни. Слова были незнакомые, но она ласково улыбалась, слушая их, они ей нравились. А друзья, расходясь, благодарили хозяйку. «Какая у тебя замечательная мама! — говорили Юре потом. — И умная, и добрая!»