— Согласие правительства вне сомнения, — с удовлетворением резюмировал Вернадский. — Теперь дело за нами. Как будем двигаться, Виталий Григорьевич?
— Вероятно, не очень все-таки быстро, зато основательно, — ответил Хлопин, улыбаясь.
Вероятно, так бы и шло, как он наметил, — не очень быстро, зато очень основательно. Но в ход событий вмешались непредвиденные противоположно действующие факторы, и каждый оказал свое влияние.
Самым важным, огромным по своему значению фактором стала начавшаяся через год война с Германией — она сделала невозможным претворение в жизнь любых крупных проектов, не работающих непосредственно на оборону.
Это было странное состояние, он впервые его испытывал — почти истерическое желание все ускорять, всюду подстегивать. Он одергивал себя, не позволял жажде действия проявиться резким поступком. Он старался быть тем, кем всегда был, — очень энергичным и не очень торопливым. Но исходившее от него невидимое излучение тревоги и нетерпения заражало сотрудников, он активировал их своим внутренним напряжением.
Новая работа Зельдовича и Харитона, появившаяся в печати летом 1940 года, еще усилила у Курчатова чувство нетерпения. Школа Семенова, глубже всех в мире исследовавшая цепные реакции, снова показывала свои достоинства. До сих пор развал ядер урана исследовался больше качественно, чем количественно. Точной теории цепного процесса не существовало. Зельдович с Харитоном создавали теперь такую теорию. Они строили кинетику цепного процесса для случая неконтролируемого взрыва куска урана, когда, например, быстро сближаются два докритических по объему куска урана, и для случая процесса контролируемого, использующего замедлители нейтронов.
Авторы анализировали сложнейший вопрос — приближение массы урана к тому критическому объему, когда становится возможной реакция с разветвляющимися цепями, типичная цепная реакция. И приходили к выводу, что в этот момент даже очень слабые посторонние факторы начинают мощно влиять на процесс, то гася, то ускоряя реакцию. Впервые привлекая к количественному расчету нейтроны, которые вырываются из разваливающегося ядра не мгновенно, а с небольшой задержкой, авторы показывали, что эти запаздывающие нейтроны, хотя их и очень мало, существенно помогают регулировке процесса на медленных нейтронах. И снова, как и в недавнем докладе Харитона, звучала в подтексте статьи важнейшая идея: взрыв, процесс на быстрых нейтронах, осуществить возможно, но придется преодолеть множество трудностей, а главное, надежно контролируемое выделение энергии в «атомном котле» вполне реально — и поэтому «можно ожидать в ближайшее время попыток осуществления процесса».
Именно о такой «попытке осуществления процесса» в реальном атомном котле и мечтал сейчас Курчатов, на это и нацеливал своих сотрудников. Но все средства, которые были в их распоряжении, и отдаленно не отвечали тому, что практически требовалось.
Он размышлял — нажимать на Иоффе? Что мог дать нажим? Возможности директора института ограничены. Да и не захочет Абрам Федорович обирать все лаборатории, ради того чтобы одна — ядерная — безмерно разрослась Он поощряет урановые исследования, но думает не только о них. И Иоффе не верит, что выход в практику будет скорым. Он как-то обронил фразу: «Атомную проблему решит только третье поколение ученых». И не докажешь, что решение, возможно, совершится завтра! Курчатов терялся, не зная, что предпринять.
В начале июля 1940 года директор Физтеха уехал в Москву на заседание Президиума Академии наук. Он привез из столицы радостные вести. Владимир Иванович Вернадский внес в Академию наук представление об использовании внутриатомной энергии урана. Докладывал он сам — и Президиум отнесся к его инициативе очень благожелательно.
Курчатов слушал восхищенный, немного даже растроганный. Один из старейших ученых страны, глубокий мыслитель в науке, неутомимый организатор, всегда чутко улавливая важные перемены в науке, всегда горячо откликался на трудные вопросы, возникавшие в ней. Он не изменил себе и сейчас!
И Курчатов с надеждой думал о том, что раз Вернадский, с его широким пониманием науки, привлекал внимание Академии наук к урановой проблеме, то это надежная гарантия, что вскоре предстоит внушительное расширение масштабов исследований ядра. К тому же Физтех перешел наконец в систему академии и уже поэтому не мог не получить дополнительные ассигнования на темы, еще недавно полунедоброжелательно обзываемые «чистой наукой».