Только дома, в тепле, Соня поняла, что пальцы у нее стали лиловыми и бесчувственными, а штопаные капронки почти примёрзли к ногам. Женя с бабушкой поставили её в детскую жестяную ванну и поливали ноги тёплой водой, чтобы колготки «отстали», а потом растирали её искалеченные руки барсучьим жиром, пока чувствительность не начала возвращаться.
Больше в общагу Соня не вернулась, а жизнь в жалкой халупе до сих пор вспоминала с затаённой нежностью, ибо та была наполнена Женей, его запахом, его вещами, его… вниманием к ней. И она сама словно излечилась от бешеной ненависти ко всему сущему.
Глава 3
С тех пор много воды утекло. Бабушка давно была похоронена, Соня окончила училище и постепенно пошла в гору. Уже давно она не выходила на «Арбат», так как у нее появились богатенькие клиенты, которые пачками заказывали портреты для украшения собственных жилищ и подарков родственникам и рекомендовали её своим, таким же богатеньким, знакомым. Молодожены съехали сначала на съемное жильё, потом купили в ипотеку крошечную квартиру.
Тогда у Жени и началось некоторое отторжение. Он мечтал о детях, которых Соня не могла ему дать. Ее корёжило от одной только мысли, что она может допустить самое чудовищное из возможных вторжений — беременность — а потом исторгнуть из себя синий, окровавленный, визжащий комок плоти, и посвятить его нуждам свою единственную жизнь!
Долгое время она отговаривалась тем, что их жильё не позволяет иметь семью, ведь детям нужно пространство. И Женя согласился, умолк и отступил, пока они не начали строительство домика в пригороде.
Она работала почти круглыми сутками — писала свадебные портреты и детские, групповые и индивидуальные. Ей казалось, она запечатлела уже весь городской «цвет нации», но заказы продолжали литься рекой. Вскоре вошли в моду портреты «пост-мортем», и её начали приглашать писать портреты в стиле Викторианской эпохи.
Эта работа была не так уж и плоха. В ритуальных залах, где она работала, было тихо и прохладно, а на покойников ей было наплевать. Они не дрыгались, не просились поминутно в туалет или попить, не утомляли Соню сплетнями или болтовней по телефону. А родные платили за такую работу в несколько раз больше, чем за обычный портрет.
Только однажды Соне довелось писать покойного в «домашних» условиях. Это был труп широко известного художника Иля Бронштейна. Его жена — Ида — тоже была художницей, но на пике своей карьеры с ней произошёл несчастный случай, повлекший ампутацию кисти правой руки. Левой работать она так и не научилась. Тогда её знамя и подхватил доселе никому не известный муж, и даже, по отзывам, превзошёл её по мастерству и таланту.
Ида Бронштейн была старухой консервативных взглядов и твердо решила хоронить мужа по старинке — из дома. Чтоб с еловыми ветвями, оркестром и пышными поминками в родных стенах. Поэтому три дня до похорон Иль провел в погребе, который в июльскую жару разогревался не меньше, чем остальной старый, деревянный особняк. И Соня эти дни провела вместе с ним, погибая от жары и вони начавшего разлагаться трупа. Но работала на совесть и ни разу не пожаловалась, рассчитывая не столько на гонорар, сколько на поддержку именитой вдовы в дальнейшей карьере. Как она и надеялась, старуха трепетно прониклась к храброй, молоденькой девочке и её таланту, взяла над ней шефство, пропихивая наверх в творческих кругах, и используя свои связи, чтобы та получила несколько жирных грантов, которые и позволили Соне начать строительство дома.
Поначалу Соня испытывала к Иде те же чувства, что и к остальным миллиардам человеческих существ — раздражение, отвращение, злость — но, в то же время, в душе её зародилась и простая человеческая благодарность за помощь, участие и доброту. Более того, ознакомившись с работами старухи, она наполнилась невольным восхищением её талантом и даже испытала нечто вроде сочувствия, что даровитой художнице по воле случая не удалось в полной мере себя реализовать, пройдя по жизни лишь бледной тенью звездного супруга. То, что Ида никогда не ныла и не сетовала на злодейку-судьбу, будило в Соне искреннее уважение, которое постепенно переросло в симпатию. И, спустя некоторое время, она с удивлением поняла, что может, даже не слишком кривя душой, назвать старуху своей подругой.