— Тридцать пять лир, — начал Луиджи.
— Но синьор! — запротестовала старуха. — Мои дети… они голодают. Пятьдесят.
Он покачал головой и нахмурился.
— Виноград… мятый… тридцать пять.
— Сорок пять.
— Сорок.
Неожиданно для себя самой Шарлотт-Энн была заинтригована.
— Идет, идет, — наконец пробормотала торговка. Потом пожала плечами: — Что ж, придется детям попоститься… Вы здорово торговались, синьор. — И тут так яростно торговавшаяся старуха просияла широкой улыбкой, блеснув золотыми зубами.
Шарлотт-Энн отсчитала сорок лир и начала бросать виноградины по одной в рот. Они продолжили прогулку.
— Бедная женщина, — ворчливо проговорила она, покачивая головой. — Как ты мог так с ней поступить?
— Она этого и ждала, — возразил Луиджи. — В противном случае старуха бы считала, что ее лишили радости поторговаться. Смотри.
Они остановились и оглянулись назад. Пожилой мужчина покупал у старухи еще большую гроздь винограда, ожесточенно торгуясь с ней. Они сошлись на сорока лирах.
— Видела? — с улыбкой спросил Луиджи. — Иногда внешнее впечатление бывает обманчивым.
Шарлотт-Энн внимательно смотрела, слушала и училась.
Но муж знакомил ее не только с достопримечательностями Рима, сделавшими его таким известным среди туристов. Он показал ей город, который никогда не открывается перед приезжими. Они ужинали в странном дешевом ресторанчике, любимом им и посещаемом только рабочими. Он располагался в подвальчике под двухтысячелетними развалинами катакомб. Луиджи питал твердую уверенность, что курица на вертеле, подаваемая здесь, лучшая во всей Италии.
— Это самый страшный секрет Рима, — объяснял он жене. — Я дал обязательство никому о нем не рассказывать. Если высший свет узнает это место, все будет кончено.
Шарлотт-Энн продолжала открывать для себя Вечный город и в те часы, когда Луиджи занимался делами в Министерстве обороны. Она наслаждалась прогулками по садам виллы Боргезе, чьи старые камни примыкали к стене их заднего двора. Эти прогулки, хотя и в одиночестве, приносили пользу. Шарлотт-Энн наняла учителя итальянского. Она уделяла много времени этому тайному проекту, начатому еще в «Хрустальном дворце», когда ей необходимо было занять свободные часы.
Наконец однажды вечером, когда Шарлотт-Энн почувствовала, что готова держать экзамен, она встретила Луиджи на пороге и заговорила с ним на беглом, безупречном итальянском.
— Я так горжусь тобой, — прошептал он в ответ на своем родном языке и доказал это, сводив ее в гости ко всем своим друзьям.
Но, как выяснилось впоследствии, появились и раздражающие моменты. Сначала, как только Луиджи приходил домой, он сразу же переодевался в гражданское платье. Но постепенно князь все реже и реже надевал безупречно сшитые костюмы и шелковые рубашки, пока однажды совсем не отказался от них, что не нравилось Шарлотт-Энн. Когда она обратила на это внимание, то получила в ответ:
— Дуче хочет, чтобы его офицеры все время носили форму.
— Но ты ведь уже дома. Я уверена — его приказы не распространяются на наш дом.
— И что из того? Мне так удобно.
Шарлотт-Энн не стала говорить о том, что их вечера вне дома проходят совсем по-другому с того момента, как он стал постоянно носить мундир. Окружающие теперь очень осторожно вели себя с ним, вежливо и учтиво, их каменные лица ничего не говорили об истинных чувствах.
А ведь вначале все складывалось совсем по-другому. Благодаря своему титулу и положению в Министерстве обороны Луиджи вращался в высоких сферах, но он точно так же обращался дома с обычными людьми. Шарлотт-Энн одновременно удивило и обрадовало то, что князь со всеми ведет себя одинаково, вне зависимости от классовой принадлежности или состояния кошелька. Ее забавляло, что, на первый взгляд, все искренне любили его. Его легкий, заразительный смех, простота и искренность преодолевали любые социальные барьеры. Ей постоянно приходилось напоминать самой себе, что ей-то он муж, а для всех остальных — в некотором роде национальный герой. Князь ди Фонтанези выигрывал бесчисленные автомобильные гонки, и, хотя его летные подвиги не шли ни в какое сравнение с достижениями Линдберга или Эрхарт, он все-таки стал первым итальянским воздушным асом. Но будь он князем, спортсменом или просто чьим-то приятелем, все любили его. Пока он не надел военную форму.