Твоя поэма

Потом остался морфий.
        Я
сам набирал
          из ампул яд.
Сам впрыскивал.
            А ты несла
такую чушь
        про "жить со мной,
про юг
    и пляж со мной,
                про юж
     и ляг со мной,
                родной..."
И бредила:
        "Плечом
                к лучу
на башню Люсину
                лечу,
к плечу жираффик
                и верблюд,
родной,
    я так тебя люблю,
так обожаю,
        все терпя
лишь для тебя..."
А морфий
        тащит
            в мертвый сон,
и стон,
        и жар
           над головой.

Ты так дышала,
          будто был
домашний воздух
              страшно затхл
и каждый вздох
                тебя губил...
Покорность странная в глазах.
Вдруг улыбалась,
                пела вдруг,
звала подруг,
            просила -- мать,
потом на весь остаток дня
все перестала
            понимать.
Под ночь
        увидела меня,
и издали уже,
            из н е т
последним шопотом любви:
        -- А ты смотри,
                    живи,
        еще Володька есть...
                И в бред,
          в дыханье,
                  в хрип,
    в -- дышать всю ночь.
Помочь
        никто уже не мог.
Врач говорит,
            что он не бог.
Я бросился
        на твой матрас,
и плечи плач
            потряс.
    Устал
и утонул
    во сне.
        Я спал
среди каких-то скал 
                с тобой,
еще живая ты!
            Губой
                ресницы трогаю,
            пою:
    ты мне нужна,
    ты мне мила...
Стук.
      Просыпаюсь.
                В дверь мою
    мать постучалась:
        -- Умерла.

Прошло
    лишь 30 дней пустых,
как пульс утих,
     как лоб простыл,
        как след тебя простыл,
    как свет
            мне стал постыл,
    от того дня,
как не к тебе
            пришли
                а  к  н е й
        друзья, родня,
                лишь 30 дней,
как вместо
         "ты"
              ты стала "та",
как Тышлер
        на квадрат листа
вносил ее
          и не просил
    "не двигаться!",
                  она сама
себя, как мертвая, вела,
сама
    не двигалась.
        С ума
    я не сходил,
я больше сам
           мать
              успокаивал,
        снимать
ее с постели в гроб --
    пришел,
и платья
        синий шелк
        в цветах
            оправил сам
      и к волосам
приладил с дрожью
                косу ту
что бронзой
     светиться насквозь...
Вокруг
     и в гроб
            побольше роз,
чтоб ей
     лежалось
            как в саду.