– Это вредительство! Оставлять такой гвоздь в публичном месте!
Остановилось несколько прохожих. Они сочувственно поглядывали на девушку и тоже возмущались:
– За такую небрежность надо под суд отдавать… тех, кто это делает!
– Не только их, но и тех, кто должен следить за порядком!
– Чего начальство, смотрит?
– Кто-то же должен отвечать!
– В газету надо написать!
Одним словом, возмущение было всеобщим. И сочувствие девушке было всеобщим. Но девушка вместо гулянья должна была идти домой…
Люди разошлись. Некоторое время было спокойно, если не считать двух смешных происшествий. Одна женщина зацепилась за гвоздь большим платком. Когда ее дернуло сзади, она повернулась и крикнула парню, который шел следом за ней:
– Осторожней, молодой человек! Что за шутки? Тот удивился:
– Чего вы, гражданка? Я вас не трогаю.
Тут выяснилось, что пошутил не парень, а гвоздь, и гражданка попросила извинения.
Потом один человек, который держал в руках шляпу, зацепил ею за гвоздь – и шляпа полетела в речку. Публика не могла не рассмеяться, видя, как шляпа плывет по реке, а человек гонится за ней. Но самому человеку было не до смеху.
А тем временем приближался момент, когда на мосту должно было произойти самое важное событие сегодняшнего дня.
К мосту подходил высокий красивый франт в замечательном сером пальто. Шел он так быстро, что расстегнутое пальто развевалось, как крылья. И вот одним крылом он зацепил за гвоздь… Видно, пальто было добротное, так как треск услыхало много людей. Но молодой человек не заплакал, как та девушка; он поставил вопрос совсем иначе, по-деловому.
– Граждане! – обратился он к ближайшим лицам. – Прошу вас, будьте свидетелями: я порвал свой новый макинтош об этот гвоздь. Я подам в суд на горсовет: он должен отвечать за такое вредительство в публичных местах.
Он побежал к милицейскому посту.
– Товарищ милиционер! – сказал он. – Прошу составить акт, что я порвал макинтош о гвоздь, оставленный здесь на мосту, где проходят тысячи людей. Я считаю, что за это должен нести ответственность хозяин города – горсовет…
Когда они подходили к злополучному месту, какой-то мальчик последним ударом камня совсем загнул и обезвредил виновника несчастий. Увидел это потерпевший да как набросится на мальчика:
– Ты что тут делаешь? Кто тебя просил совать нос не в свое дело? Товарищ милиционер! Вот тут был гвоздь, но этот негодник его уничтожил. Но это все равно, факт остается фактом. Вот свидетели, которые видели…
Но свидетели, сдерживая смех, разошлись.
Это происшествие, как мы уже говорили, попало в газету. Там писали о разных недоделках и небрежностях, которые иногда допускаются строительными трестами. Среди примеров был и несчастный гвоздь, наделавший столько бед на мосту, возле Парка культуры и отдыха.
"Конечно, – писала газета, – за такую небрежность должны отвечать те, кто допустил ее. Трудящиеся города имеют право потребовать, чтобы в публичных местах им не угрожала опасность от каких-нибудь гвоздей. Но в происшествии на мосту около Парка культуры и отдыха есть одна характерная черта, которая касается и всех граждан. Тут какой-то мальчик взял да и загнул камнем гвоздь. А не мог ли то же самое сделать каждый, кто первый заметил этот гвоздь? Над этим следовало бы задуматься нам всем".
Мы можем к этому только добавить: среди людей, что проходили тогда по мосту, не одна сотня была таких, которые сами могли загнуть гвоздь. Но вышло так, что они прошли спокойно, ничего не зная. Всякое бывает на свете.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,
где происходит "нечто, в тысячу раз важнейшее",
и еще говорится, как тэвэтэтовцы заразили очками
учителей, родителей и даже "профессоров".
Посмотрим теперь, что происходило в одиннадцатой школе после того, как директор записался в члены ТВТ. Правда, он как заработал тогда одно очко, так с ним одним и остался. Больше он не заговаривал о том, чтобы ему записали новое очко. Но все видели, что он каждый день зарабатывал много очков.
– Конечно, – говорили тэвэтэтовцы, – директору некогда с нами играть. Будем считать его почетным членом.
Зато среди учеников количество тэвэтэтовцев за короткое время выросло до четырехсот человек. Они были объединены в пионерских звеньях. Первое звено составляли "ветераны", основатели ТВТ – Клава, Толя и другие.
Скоро узнали, что и в других школах города появились тэвэтэтовцы. Тогда одиннадцатая школа начала гордиться, что она была первой в этом деле.
Рядом с одиннадцатой школой был детский сад. Оказалось, что и там нашлись тэвэтэтовцы. Поднимет шестилетний человек бумажку с пола и несет воспитательнице:
– Тетя, запишите очко!
За каждой мелочью, каждой соломинкой, спичкой начали гоняться. Пособирали со двора все щепочки, все лишние камушки.
Естественно, что одиннадцатая школа стала самой лучшей. Восемьсот глаз зорко следили за каждой неполадкой и сразу же исправляли ее. Некоторые ретивые тэвэтэтовцы даже жалели, что в школе тяжело заработать очко.
Ярошка, бегая по классу, разлил чернила. Когда ему предложили вытереть, он, как всегда, начал доказывать, что это не он разлил. Но сейчас же нашлись охотники заработать очко – и чернила вытерли без Ярошки.
Потом он оторвал палку от географической карты – и повторилась та же самая история.
Но в третий раз ему уже стало стыдно, и он без всяких споров собрал чужие книги, которые пораскидал по классу.
Однажды после уроков вожатый увидел, что Карачун возится в коридоре около оконной рамы.
– Ты что тут делаешь?
– Да вот стекло дребезжит, может выпасть. Я его гвоздем укрепляю.
– Ты член ТВТ?
– Нет, не принимают. От тебя, говорят, пользы, как от быка – молока. А я им докажу. Сколько тэвэтэтовцев в школе, а никто не заметил, что стекло дребезжит.
– Обещаю тебе, что будешь принят, – улыбнулся вожатый.
Порядок в школе был не только потому, что тэвэтэтовцы исправляли каждую неполадку. Тут происходило нечто в тысячу раз важнейшее: тэвэтэтовцы не могли уже сознательно или по небрежности сами что-нибудь испортить, сломать, побить.
Мог ли, например, тот ученик, который своими руками закрепил завеску на парте, ломать ее на другой парте? Мог ли он неряшливо обращаться с библиотечной книгой, если недавно он своими руками склеивал такую же, порванную кем-то другим? Мог ли он бросить на пол и не поднять чужое пальто, если он поднимал уже пальто, брошенное другими? Будет ли он неосторожно бить ногами в стену, если сам однажды уже замазывал ее? Если раньше Карачун без зазрения совести толкался около окна, не думая, что может разбить раму, то теперь он, толкаясь, невольно вспомнит, что сам поправлял ее. Вряд ли найдется ученик, который сотрет со стены слова, написанные кем-то другим, и сам начнет писать на стене. Если раньше какой-нибудь ученик вырезал на парте буквы, то обычно товарищи его не обращали на это внимания, а сейчас никто не мог пройти мимо такого безобразия, так как каждый привык смотреть на это совсем другими глазами. Вот почему одиннадцатая школа приняла теперь другой вид.
То же самое наблюдалось и в тех семьях, где были тэвэтэтовцы. Обычно дети, если разбалуются, то ни на что не смотрят, а тэвэтэтовцы стали более внимательными и осторожными, ибо привыкли следить за вещами. Тот, кто сам себе починил портфель, пожалеет свою работу и не будет швырять его. Пожалеет он и свои ботинки, книги.
Многие ли дети, бросая стекло на дорогу или в речку, думают, что кто-то может наступить на него? А тэвэтэтовец, который "заработал очко", достав стекло со дна, сам его уже никогда не кинет. Сколько веток поломали дети на деревьях, особенно плодовых! А если кто из них стал тэвэтэтовцем да однажды спас дерево, подвязав сломанную ветку, то сам он наверняка уже ветки не сломает.