–Ты хочешь что-то сказать? – тут же спрашиваю я.
–Да. – щурясь, он не сводит с меня глаз, а я сразу же принимаюсь гадать, чем же он меня огорчит. –Но для начала тебе нужно спуститься.
Что я хотела пять минут назад? Скатиться с горки? К черту эту горку! Прежние мечты остаются неисполненными и забытыми, и я могу думать только о том, что же он хочет мне сказать. И не раздумывая я принимаюсь не спеша спускаться на землю. Всё же легкое огорчение ложится на мою грудь от того, что я не исполнила задуманное. Но то, что я услышу через пять минут – камнем рухнет на меня и беспощадно раздавит.
Дима заботливо подает мне руку, когда остается две последние ступеньки, и я вкладываю свою ладонь в его и, сразу же чувствую тепло, которое приятно отзывается на моей заледенелой коже. Короткий прыжок и я стою на земле перед ним, и снова едва достаю ему до груди. Глаза цепляются за его каштановые волосы, которые колышет ветер, и сочетание его темных волос со светлым небом так завораживает меня, что мне едва удается перевести взгляд. Но легкий щелчок его пальцев по моему носу приводит меня в чувства, и я встречаюсь с его искрящимися от радости глазами.
–Залюбовалась, малая? – поддевает он меня и одаривает широкой улыбкой. Моментально насупившись я опускаю голову и, начинаю идти к близ стоящей лавочке.
–Ага. Мечтай. – буркаю себе под нос я и, плюхаюсь на лавку. Дима садится рядом и протяженно выдыхает. Он не смотрит на меня, и я знаю, что новости довольно печальны. Он всегда избегает зрительного контакта, когда грустит. И это только ещё сильней огорчает меня так, что глаза сразу же принимаются щипать. Часто поморгав я пытаюсь прогнать непрошеные слезы, но выходит плохо, ибо через секунду я слышу его голос:
–Я ещё ничего не сказал, а ты уже ревешь. Малая, ну ты даешь. – он слегка толкает меня плечом, и это заставляет меня улыбнуться.
–Так говори скорей. Не заставляй зря плакать. – шмыгнув носом я поднимаю голову и встречаюсь с серым обшарпанным зданием, куда мне придется вернуться через несколько минут. И это заставляет меня вновь опустить её.
–Вчера меня навещала мать… – он запинается, а я прикрываю глаза от вспыхнувшей во мне боли. Потому как сразу же понимаю, что последует дальше.
–Ты возвращаемся домой? – мой голос тихий, глухой от нахлынувшей на меня грусти, которую я ощущаю впервые, что странно. И кажется, он едва мог расслышать мои слова, но боковым зрением я замечаю его кивок. И это заставляет моё сердце заболеть ещё сильней. Я ощущаю, как собственное дыхание становится сбивчивым, и каждый вдох дается мне с трудом. Но мне не хочется прерывать наш, вероятно, последний разговор вновь своими проблемами, и я принимаюсь незаметно делать дыхательную гимнастику.
–Странно, что ты грустишь. Тебя забирают домой, что может быть лучше? – слова причиняют боль в районе грудной клетке, и лучше бы мне было помолчать пока не пройдет отдышка. Но, как я могу молчать? Если больше не увижу его. Мою руку сжимающую край лавочки накрывает его теплая ладонь, и я поднимаю на него глаза.
–Ты же знаешь… Дома тоже не сладко. И мне так не хочется бросать тебя… – его голос дрожит, и это удивляет меня. Если бы я не знала его, то подумала бы, что он сейчас заплачет. Кто угодно, но только не он. Тот, который всегда приходит на помощь и защищает от других ребят. Который заслоняет меня своей спиной и с высоко поднятой головой смотрит на обидчиков – бросая им вызов. Который угощает меня курагой и невероятно вкусными конфетами, которые каждую неделю приносит ему его мама. Который стал мне настоящим верным и единственным другом за эти два года, что он провел здесь. Вероятно, моя жизнь оборвется с его уходом. Хотя, вряд ли это можно назвать жизнью. Скорей – существование.
–С чего ты взял, что бросаешь меня? Ты не обязан здесь быть ради меня. И уж тем более переживать из-за того, что уезжаешь. – я выдаю кривую улыбку, хоть и пытаюсь искренне порадоваться за него. И я рада, что он перестанет страдать от избиений воспитателя, у которой только и чешутся руки, хоть он и тот ещё задира и не раз остро шутил над ней – тем самым только гневая её и так вспыльчивый нрав. Но всё же это не повод бить ребенка. И даже мне, в восемь лет это понятно. Почему взрослые не могут этого понять?