— Боюсь, что да, — откровенно ответил Килмор. Ник кивнул головой. Поколебался было, затем, пробормотав что-то о прогулке верхом, ушел.
Он сам оседлал себе лошадь и поехал к морю.
Итак, это бесповоротно: он никогда не сможет жениться на Тото. Все, что он говорил Вероне, не имело под собой никакой почвы.
Но в конце концов неважно, что он говорил Вероне, дело не в ней — дело в Тото.
Они никогда не смогут повенчаться, а ему неизбежно придется проводить часть года в Иннишанноне.
"Что, если он и Тото разойдутся, если он обратится к Вероне?"
— Трус! Негодяй! — одернул он себя.
Положение отвратительно, безнадежно. Но можно махнуть на все рукой и увезти Тото — больше ничего не остается.
Он пустил лошадь галопом и, когда она повернула на полном ходу, так что песок фонтаном взвился из-под копыт, перед ним вычеканился на фоне летнего неба Иннишаннон.
Словно ножом по сердцу полоснуло.
Да, либо Тото, либо Иннишаннон и его карьера.
Он позабыл об этом давеча. Раз он будет жить с Тото за границей, ему, конечно, придется бросить службу.
Он сдавил каблуками бока лошади; она взвилась на дыбы, потом сделала скачок вперед и помчалась карьером.
Борьба была по душе Нику в эту минуту; он радостно встретил бы какой угодно ураган лицом к лицу, что угодно, — лишь бы уйти от самого себя.
Он въехал в воду, и соленые брызги обдали ему лицо. Карьера, домашний очаг — или скитальческая жизнь, беспокойная, неудовлетворяющая, с утомляющим сознанием, что он сам испортил жизнь другому человеку.
Счастье? О да, счастье обладания и все связанное с ним.
Он говорил себе, что одному человеку из миллиона приходится решать такую проклятую задачу. Один шанс на миллион — и тот выпал ему на долю. Месяц тому назад он был доволен выше всякой меры; будущее казалось полным радости и света: он женится на Тото, и они будут всегда вместе; он любил свою работу и знал, что вложит в нее еще больше силы, когда будет счастлив, — так бывает всегда.
А сейчас? Каким бы путем он ни пошел, за ним вслед пойдут сожаления, неудовлетворенность, сомнения.
Ему в голову не приходило, что он полюбит это место, что любовь к земле у него в крови. А теперь земля держала его, не отпускала.
Надо написать Тото. Он обещал. Она знала, что он поехал с тем, чтобы попытаться уладить все.
Сидя у себя в библиотеке, обширной, мягко освещенной, он вспомнил вдруг вчерашнюю ночь в лондонской квартирке. Тото, свернувшуюся у него на руках, запах жасмина, легкий беспорядок, вещи Тото — маленький шелковый комочек на стуле — и блеск кольца, ее "обручального" кольца, как называла его Тото, у нее на руке.
Он не мог написать ей, не мог сказать правды, — отчего не позвонить по телефону?
Он позвонил. Вошел слуга.
Ник дал номер лондонской квартиры, закурил сигару и стал ждать.
Если даже линия сильно загружена, можно будет, по крайней мере, сказать друг другу "спокойной ночи".
Слуга вернулся: связь с Лондоном установлена.
Ник ясно услышал голос Анри.
Он говорил по-французски: пусть Анри попросит мадам к телефону.
— Мадам нет дома, милорд, — ответил Анри.
— Нет дома?
Это было скорее разочарованное восклицание, чем вопрос, но Анри сказал:
— Заезжал мсье Треверс.
— Не говорите, что я звонил.
Вернувшись в библиотеку, он остановился у письменного стола: острое ядовитое жало ревности впилось ему в сердце. Одно дело думать о разрыве с Тото, как о некой отдаленной возможности, другое дело — знать, что она уехала с Треверсом, который обожает ее, тогда как она принадлежит ему, Нику. Думать ли самому о какой-нибудь вещи или сознавать, что тебе навязывают эти мысли, — большая разница.
Он вдруг присел к столу и хладнокровнейшим образом изложил в письме к Тото всю правду, в глубине души сознавая, что это жестоко и что говорит в нем сейчас бешеная ревность.
Как только письмо было отправлено, он дорого дал бы, чтобы вернуть его.
В конце концов он решил отправиться на следующий день утром в Лондон и переговорить откровенно с Тото.
— Пусть решает сама, — была его последняя мысль.
Глава XXV
— Пойманы с поличным! — радостно воскликнул Чарльз, останавливаясь прямо против Тото.
— Мне всегда нравился этот парк, — продолжал он. — Теперь я его положительно люблю. Вы позавтракаете со мной, потом я буду пить чай с вами, и мы потолкуем, как нам провести вечер! Вы дважды ускользали от меня, я не хочу терять вас в третий раз. Я был в Нью-Йорке все время со дня нашей автомобильной прогулки. Вызвали меня срочно. Вернулся вчера вечером. Мне все казалось последнее время, что должен был поворот к лучшему: я каждый вечер проигрывал в бридж.
Он так обрадовался встрече с ней, и такой был элегантный, летний, а Тото вся истомилась от одиночества!
— Хорошо, будь по-вашему, — ответила она. — Только я позвоню Анри, предупрежу его, что не вернусь.
— И мы прежде всего накупим гардений, потому что они ваши тезки, а затем коктейли, потому что они полезны нам! — решил Чарльз.
Они пошли вверх по Бонд-стрит и натолкнулись на Верону и Рагоса, которые тоже прогуливались, такие же "летние".
Верона поцеловала Тото и немедленно пригласила ее и Чарльза пообедать с ними.
Тото не пришла в восторг от приглашения, хотя Чарльз выразил удовольствие от имени их обоих, но решила, что все же лучше быть с Вероной в мире, чем в состоянии войны.
После ленча Чарльз спросил:
— Что же мы будем делать?
— Сядем в автомобиль и отправимся курить где-нибудь на просторе. Я это очень люблю! — сказала Тото.
— А потом я поеду к вам пить чай, — заявил Чарльз. — Вы говорили, что можно, когда мы виделись в последний раз. Мы прихватим цветов или шоколада — что вы предпочитаете? Они будут изображать вашу дуэнью.
Тото ничего не ответила, только улыбнулась Чарльзу немного жалкой улыбкой, и он тотчас спросил встревожено:
— Я, кажется, сделал неловкость. Что происходит, Тото?
Они мчались в автомобиле по обсаженной деревьями дороге, то попадая в полосы тени, то ныряя на яркий солнечный свет.
Тото сказала слегка дрожащим голоском, не сводя глаз с лица Чарльза:
— Ведь это квартира Ника… Ника Темпеста.
Она видела, что краска медленно залила лицо Чарльза, автомобиль на секунду метнулся в сторону, а Чарльз сказал деревянным голосом:
— Понимаю.
И Тото вдруг захотелось плакать, такой несчастной она почувствовала себя. Она чудесно провела время с Чарльзом, которого она всегда любила, а теперь все испорчено. Слезы закапали ей на руки, и Чарльз увидел их.
Он отвел автомобиль под дерево и в благодетельной тени взглянул Тото в лицо.
— Не надо, — сказал он очень мягко, — не плачьте. Мне не следовало спрашивать вас или следовало бы знать. Но я не знал. Мне и в голову не приходило…
Он обнял ее одной рукой за плечи, и Тото разрыдалась окончательно, прижимаясь к этому дружественному синему рукаву.
— Я хотела… сказать вам… Было так нечестно… молчать. Но я… я не могла. Не потому, что я считаю, что это дурно, хотя другие, кажется, считают, но потому, что я знала: вам будет больно. Это само собой вышло, Чарльз! Я была так одинока в Вене, и вот явился Ник… случайно, и мы оба поняли сразу. Мы были… о, мы были так счастливы! Поверить нельзя!
— Да, — сказал Чарльз, с трудом ворочая языком. — Когда я встретил вас в Париже, у вас был совсем особенный вид. Я заметил.
Они сидели молча, а мимо мелькали автомобили с веселыми, смеющимися обыкновенными людьми.
— Вот я сказала вам, и весь день для нас испорчен, — грустно твердила Тото. — Но я должна была сказать. Вы думали… другое.
— Я рад, что вы сказали, — уверял ее Чарльз, стараясь улыбнуться. — Ужасно рад, Тото, мы ведь останемся друзьями, правда? Темпест не будет против, нет?