— Пап, ты бы поступил точно так же, что с Сергеем, что с этим парнем, — отвечает ему мой лечащий врач.
— Ну, это да, — вздыхает, как выяснилось, отец Надежды. — Как у него дела? Молодой совсем.
— Неплохо, идёт на поправку, и с каждым днём всё лучше, — слышу улыбку в её голосе и сам едва сдерживаюсь, чтобы уголки губ не дёрнулись.
Раздаются шаги, хлопок двери, и тишина. Распахиваю глаза и глубоко вдыхаю. Надя права, мне всё лучше, с тех пор, как вышел из комы, я прошёл несколько обследований, и по словам врача, я иду на поправку. Сегодня даже обещали, что я смогу выйти на прогулку, и я в предвкушении вдохнуть полной грудью свежий воздух. Нет, мне каждый день открывают окно, но это совсем не то.
Вспомнить хоть что-то мне не удалось, но Надя говорит, что раз я помню запахи, вкусы, знаю, как читать и писать, то все не так плохо. Наверное, я бы окончательно свихнулся, если бы писать и читать не умел.
— Уже проснулся, — замечает Петровна, когда возвращается в палату. — Как ты сегодня? — спрашивает и, подходя к мониторам, делает заметки в своей папке.
— Нормально, — отвечаю и слежу за её сосредоточенным лицом.
— Готов к снятию повязок? — поворачивается ко мне.
Сглатываю ком в горле и отвожу взгляд. Мы уже говорили об этом, и Надя мягко предупредила, что под бинтами многочисленные шрамы от ожогов, которые можно убрать только пластической операцией. Я не знаю, как я выгляжу, как выглядел до этого, и насколько травматичным будет для меня моё тело в шрамах. Сказать, что их мало, я не могу, потому что левая нога в бинте от самого бедра и до щиколотки. Левое плечо, ключица, рёбра и живот тоже под повязкой. Единственное, что доступно моему взору, это правая нога и рука, на которой вырисовывается пара шрамов, но Надя говорит, что это от глубоких порезов.
— Я сама это сделаю, тебе не стоит переживать, — говорит она, так и не дождавшись от меня ответа.
Не знаю, как ей удалось, но она заполучила моё доверие за эту неделю. Из-за чего мне стало вдвойне стыдно за своё буйство, но я нашёл в себе силы извиниться, за что меня одарили очередной улыбкой.
Никогда не видел этого человека без неё. Какой бы уставшей или расстроенной ни была, она никогда этого не показывает. У неё железные нервы и невероятное терпение, которые не всем дано иметь.
— Тебе сейчас принесут завтрак, — говорит Надя и суёт ручку в верхний карман халата. — Я закончу обход, и потом мы снимем повязки.
— Хорошо, — киваю послушно, приподнимая уголок губ в подобии улыбки.
Через несколько минут в палату заходит уже знакомая медсестра и, наступив на педаль, приподнимает кровать так, чтобы мне было удобно есть. После этого ставит мне на ноги поднос с ножками, что похож на игрушечный стол.
— Приятного аппетита, — говорит девушка перед тем, как выйти из палаты.
— Спасибо, — отвечаю и принимаюсь уплетать за обе щёки кашу, которую все называют овсянкой.
Когда первый раз попробовал, понял, что вкус мне знаком. Не скажу, что очень вкусно, так как в ней нет ни соли, ни сахара, только горстка свежих фруктов даёт ей вкус. Но не в моём положении быть чем-то недовольным, я ем то, что и все, и я за это благодарен. Мог бы кормить червей уже давно, но я живее всех живых, и это полностью заслуга Надежды Петровны.
Как бы там ни было, сколько бы ни готовился, но, когда в мою палату вернулась Надя, сердце пропустило удар. Да, я мужик, но это не значит, что мне понравится моё уродливое тело. Не значит, что будет легко вытерпеть брезгливые взгляды людей, презрение и понимать, что тебя обходят стороной.
Возможно, я преувеличиваю и от страха себя накручиваю, но чувствую такое волнение, что трудно справиться с эмоциями.
— Смотри на меня, — требовательным тоном говорит Надя. — Не стоит переживать, всё не так страшно, поверь. И у нас хорошие пластические хирурги, — успокаивает меня.
Не знаю, насколько велика эта клиника, но за неделю я столько услышал, что мне кажется, это не просто медицинский центр какой-то, а огромный комплекс.
— Давай, помогу, — впивается в моё предплечье Надя и помогает принять сидячую позу, свесив ноги с края кровати.
Я вполне могу и сам двигаться, но мне неожиданно стали приятны её прикосновения, и я нагло пользуюсь любой возможностью.
Сжав губы в тонкую линию, я наблюдаю за тем, как моё плечо медленно оголяют. Сердце гулко бьётся в груди, глаза прикованы к рукам Нади, и только когда вижу оголившуюся кожу, я отворачиваюсь.
— Давид, — тихо зовёт меня Петровна.
— Да, сейчас, — говорю я и, сделав пару вдохов и выдохов, снова поворачиваюсь.
Пара движений и моему взору предстаёт уродливая часть моего тела. Одна из них, потому что мы только начали.