«Превысил скорость… залетел под грузовик… мгновенная смерть». В тот роковой день время для Лены раскололось на две неравные части: «до», яркое, живое, полное надежд, и «после» – черно-белое, беззвучное и бессмысленное.
Через месяц после похорон, когда горе родителей Дмитрия стало для нее невыносимым зеркалом ее собственной боли, она переехала к Анфисе. Подруга, свидетельница на их свадьбе, стала ее спасательным кругом. Ася не лезла с расспросами, не пыталась утешить словами. Она просто была рядом, молча готовила чай, иногда держала за руку, пока Лена плакала. Они и жили вдвоем все это время. Встречи с родителями Дмитрия стали редкими и мучительными. Они смотрели на нее глазами, полными той же неизбывной боли, и в этом взгляде она снова видела того мальчика со двора, и это было невыносимо. Внутри зрела мысль, жестокая, но логичная: «Эту ниточку нужно оборвать. Иначе сойдешь с ума».
Вытерев слезы, Лена с трудом поднялась с кровати и побрела в ванную. Холодная вода обожгла лицо, но не принесла облегчения. Взгляд упал на часы. Оказалось, что было уже далеко за полночь. Мир за окном был тих и безразличен к ее горю.
– Надо поспать хоть немного, – тихо, но твердо приказала она себе, как командир измученному солдату, и, стянув покрывало, утонула в холодной постели, надеясь на милость забвения во сне.
Утром она проснулась с необъяснимым, странным чувством. Не с радостью, нет. Скорее, с ощущением пустоты, в которой не было прежней острой боли. Как будто внутренняя рана, наконец, начала затягиваться, оставляя после себя не боль, а тяжелый, но уже притупленный шрам. Переодевшись, ее взгляд упал на руку, на тонкую полоску белой кожи, которую много лет скрывало обручальное кольцо. И она поняла. Пришло время. Не потому, что она забыла или предала. А потому, что нужно было идти дальше, неся его память в сердце, а не на руке. Она с любовью сжала холодный металл в ладони, чувствуя последнее прощание, и аккуратно убрала его в самый дальний карман своей сумочки.
«Отпустила, но не забыла», – пронеслось в голове. Это был не акт предательства, а акт милосердия к самой себе.
Спустившись вниз в холл отеля, Верескова на мгновение растерялась, ослепленная ярким утренним солнцем и бурлящей вокруг жизнью. Ее взгляд выхватил из толпы Максима. Он о чем-то оживленно беседовал с одним из жильцов, и его лицо было озарено той самой легкой, беззаботной улыбкой, которая когда-то жила и на ее лице. Новый знакомый заметил ее и, широко улыбнувшись, помахал рукой, словно прогоняя тучи над ее головой.
– Привет, как спалось? – его голос прозвучал как глоток свежего воздуха.
– Привет, нормально, – ответила она, и к собственному удивлению, поняла, что это не была ложь.
– Тогда пойдем завтракать? А потом уже перейдем к плавательным процедурам.
– С удовольствием.
Он по обыкновению подставил ей локоть, и этот жест, рыцарский и немного старомодный, вызвал у нее слабую улыбку. Она просунула в него руку, и он, коснувшись ее ладони, внезапно замер. Его пальцы скользнули по ее безымянному пальцу, ощущая непривычную гладкость кожи.
– Елена… Ты сняла кольцо? – в его голосе прозвучало не только удивление, но и какая-то трепетная осторожность, будто он боялся спугнуть этот хрупкий момент. – Почему?
Она отвела взгляд, наблюдая, как за окном порыв ветра гонит по морю барашки белых гребешков. Но голос ее был твердым.
– Не знаю, наверное, уже время пришло это сделать. Ты был прав – время не стоит на месте. Оно, как это море, – накатывает и откатывает, но ты не можешь вечно стоять на берегу и ждать, пока утихнет шторм. Иногда нужно просто плыть.