Я моргаю. Один раз. Второй.
Он откидывается на спинку кресла, кладёт руку на подлокотник — уверенно, по-хозяйски, как будто мы с ним сейчас не в офисе, а в каком-то другом измерении, где Марк Морено флиртует с Мариной из стратегического отдела.
Флиртует?
Серьёзно?
Я слышала его тогда. Чётко. Без искажений, без шансов на недопонимание.
Те слова до сих пор врезаются в голову, как гвозди. И теперь — этот взгляд, эта улыбка, это "менее стратегическое"...
Что это вообще за игра?
— Простите, — говорю, стараясь, чтобы голос звучал ровно, — я, наверное, не поняла. Это была... попытка комплимента?
Он наклоняется вперёд, локти — на стол. Глаза цепляются за мои, как будто изучают под микроскопом.
— Нет, — отвечает. — Это была попытка честности.
— Вам не кажется, что вы перегибаете? — голос мой дрожит едва заметно. Я ненавижу это.
— А вам не кажется, что вы давно хотите, чтобы кто-то наконецперегнул?
Его испанское обаяние — это не просто шарм. Это оружие. Острое. Отточенное. Разрушительное.
Он привык получать то, что хочет. Женщин. Согласие. Легкость. И, скорее всего,прощаниечерез пару дней после «сладкой ночи».
— Вы мне не интересны, — отчеканиваю я. — Ни ваш акцент, ни ваш нарциссизм, ни ваши фантазии. Так что, если вы закончили, я пойду.
Противная, самодовольная усмешка на его губах.
Я хватаю папку, разворачиваюсь и выхожу.
Сердце грохочет, ладони горят.— Дверью не хлопайте, — добавляет он за моей спиной, лениво, почти шутливо. — Или хлопайте. Это... возбуждает.
Я хватаюсь за ручку, и в следующее мгновение дверь грохочет так, что, кажется, вздрагивает весь коридор.
В воскресенье вечером мы с Олей в моей квартире. Мы сидели на полу в моей комнате, по обе стороны от раскрытого чемодана. На фоне нашей болтовни играет музыка. В планах командировка на три дня.
Оля аккуратно сворачивала мои вещи — точнее, пыталась. Потому что каждые три минуты она замирала, прижимала к груди очередной топ и начинала с заговорщицкой улыбкой:
— Всё, Марин, ты точно берёшь вот это. Смотри, как грудь подчёркивает. У тебя ж теперь босс в режиме «хочу-немедленно».
— Он не в режиме «хочу». Он в режиме «я — альфа, и мне всё можно», — бурчу, складывая джинсы. — И, если ты не заметила, у меня с ним конфронтация, а не флирт.
— Ага, конфронтация. Особенно когда ты хлопнула дверью так, будто это пощёчина для него. Классика ромкома: «я тебя ненавижу» превращается в «заткнись и поцелуй меня».
Я закатываю глаза.
— Оль, он меня бесит. Он надменный и самоуверенный. Иногда говорит такие вещи, что мне хочется сбросить на него отчёт из 100 страниц.
— А тебе не хочется сбросить на него... себя?
— Оля!
— Ну что? Тебя хочет сексуальный испанский тиран — это ж почти как выйти в финал шоу «Холостяк», только с зарплатой и без дурацких роз.
Я смотрю на неё и смеюсь, хоть и внутри всё сводит в странный комок.
— Ты же в курсе, что год назад я услышала, как он говорил коллегам, что не трахнул бы меня и обошел стороной? — напоминаю я, аккуратно складывая свитер в чемодан. Голос спокойный, ровный. Как у человека, который репетировал эту фразу сотни раз — чтобы не дрогнуть.
Оля фыркает, застёгивая мою косметичку.
— Марин, ну сколько можно застревать в одном эпизоде?
Я поднимаю глаза.
— Один эпизод? Он назвал меня чопорной старой девой в бесформенной одежде. Это был не просто "эпизод", это был диагноз, поставленный им.
— Год назад, — отчётливо говорит Оля. — Год, Марин. С тех пор ты — его правая рука. Он с тобой на все проекты, зовёт на стратегические планёрки, делегирует тебе свою зону. Даже его любимый "откат от решений" всегда начинается со слов "Марина считает, что...".
— Это рабочее. Он уважает мой ум. Не тело. Не меня как женщину. Я для него просто чертов эффективный механизм в его корпорации. А теперь он будто сдул с меня пыль и внезапно заметил, что я не просто часть системы, не просто мозг в блузке. Что я — женщина.
— И тебе это не нравится, — говорит Оля тихо.
— Да. — Я кладу последнюю рубашку, ровняю край. — Потому что я не верю. В такие внезапные метаморфозы. Он не изменился. Я — не изменилась. Он сказал, кто я. И всё, что делает сейчас — просто... странная игра. Или скука. Или тест на выносливость.
— Правда? — Оля останавливается, поворачивается ко мне. — А тогда объясни, почему ты — единственная, кого он дёргает за тональность голоса или взгляд, будто проверяет — выдержишь или нет?
Я стискиваю губы.
— Потому что я его раздражаю и это взаимно.
— Так или иначе, ты же понимаешь, что нельзя ехать в командировкус нимв одном унылом свитере и с зубной щёткой? — вдруг возмущённо заявляет Оля, копаясь в моём шкафу, как у себя дома.